Amor legendi, или Чудо русской литературы

Несколько позже Т.Н. Грановский становится основоположником русской всеобщей историографии, которая в своей приверженности к всемирной истории человечества и к свободе научной мысли неизбежно вступает в конфликт со славянофильством и самодержавием[1041]. Грановский даже был вынужден защищаться от предъявленного ему Церковью и цензурой обвинения в духовном развращении юношества[1042]. Русские западники, такие как Белинский, Тургенев, Станкевич, Грановский, Соловьев и Герье, словом и делом отстаивали гуманистические воззрения и в этом сближались с теми немецкими мыслителями, девизом которых тоже были слова Теренция. Когда Станкевич в 1830-х годах посетил Прагу, его оттолкнул «национализм» Палацкого и Шафарика, так что он заметил:

Чего хлопочут люди о народности? Надобно стремиться к человеческому, свое будет по неволе ‹…›. Выдумывать или сочинять характер народа из его старых обычаев, старых действий значит хотеть продлить для него время детства: давайте ему общее человеческое и смотрите, что он способен принять, чего не достает ему? Вот это угадайте, а поддерживать старое натяжками – это никуда не годится[1043].

И те писатели, которые не могут быть причислены eo ipso к западникам в строгом смысле – такие, например, как И.А. Гончаров – все же глубоко укоренены в гуманистической мысли и ее западных источниках[1044].

Смысловое наполнение формулы «Slavus sum» может быть до конца понято лишь в духовно-историческом контексте ее первоисточника – афоризма «Homo sum». Русские поиски идентичности и возрождение малых славянских народов демонстрируют попытку славянства рядоположить – а временами и противопоставить – декларацию «Все славяне станут братьями» общечеловеческому тезису «Все люди будут братьями», хотя польские антирусские настроения, выразившиеся в восстаниях против России (1830/1831; 1863), очень рано поставили этот постулат под вопрос.

Несмотря на то что предложенное исследование не охватывает всех касающихся нашей проблемы текстовых свидетельств, и расширение его источниковедческой базы было бы весьма желательно, оно все-таки демонстрирует тот факт, что афоризм Теренция имел в славянском мире свою собственную, насыщенную смыслом и весьма знаменательную историю.

Заметки о раннем русском понятии «нигилизм» [1045]

I

В опубликованной в 1928 г. статье «К истории слова “нигилизм”» М.П. Алексеев справедливо констатировал, что понятие «нигилизм» – как русское, так и западноевропейское – требует «специальной биографии»[1046]. Алексеев был первым ученым, который внес названной статьей существенный вклад в эту «биографию», причем особое внимание им было уделено предыстории этого понятия вплоть до «Отцов и детей» Тургенева. В собранном Алексеевым материале содержатся иллюстрации истории слова «нигилизм» в России, не потерявшие своей ценности и сегодня. Уже в этой небольшой по объему работе молодого тогда исследователя проявились та начитанность и многосторонняя ученость, которые позже сделали М.П. Алексеева воплощением русской энциклопедической эрудированности.

Однако, несмотря на всю основательность, в работе Алексеева имеются некоторые пробелы и неудачные формулировки, что объясняется неудовлетворительным в то время состоянием издательской и научно-исследовательской практики. Неточным является предположение Алексеева о том, что слово «нигилизм» якобы встречается «впервые в русской литературе» в 1829 г. у Н.И. Надеждина[1047]. Несостоятельным, далее, представляется высказывание Алексеева о происхождении слова «нигилизм» у Надеждина. Алексеев пишет: «Надеждин едва ли знал это слово в его западноевропейском значении. Источником его словообразования были непосредственно классические языки»[1048]. Конечно, Надеждин был знатоком древних языков[1049], однако весьма сомнительно, и даже ошибочно выводить его словоупотребление из, например, латинского языка. Намного более вероятно, что источник понятия «нигилизм» следует искать у Жан Поля. Для подобного утверждения имеются следующие основания.

II