Amor legendi, или Чудо русской литературы

После Карамзина штампованно-позитивные образы Аркадии в русской литературе XIX в. приобретают устойчивый характер. Регулярности их возникновения, несомненно, способствовало и то, что многие выдающиеся немецкие писатели периодически вспоминали знаменитое признание «Et in Arcadia ego». Гердер заканчивает свое стихотворение «Angedenken an Neapel» («Воспоминание о Неаполе») признанием: «Ich, auch ich war in Arkadien»[1103] («Да, бывал в Аркадии и я»[1104]). Это изречение почти в той же форме обнаруживается и у Виланда, Гёльдерлина, Жан Поля, Э.Т.А. Гофмана, Ахима фон Арнима, Вильгельма Раабе и др.[1105] В своей «Приготовительной школе эстетики» Жан Поль даже употребляет выражение «аркадские слова». В 1832 г. Й. Эйхендорф завершает свой посмертно опубликованный рассказ сентенцией: «genug: auch ich war in Arkadien!» («Довольно: и я был в Аркадии!»)[1106]. А Гёте, как известно, выбрал эпиграфом к своему травелогу «Итальянское путешествие» оригинальный вариант знаменитой сентенции в настоящем времени: «Auch ich in Arkadien!» («И я в Аркадии!»). Возможно, именно благодаря авторитету Гёте сентенция стала известна в России.

В одном из текстов баснописца И.А. Крылова, в басне под названием «Волк и кукушка» (впервые опубликована в 1813 г.) упоминается об «Аркадии счастливой», где царят покой и мир, реки текут молоком и медом и, «словом, царствуют златые времена»[1107]. В.Г. Белинский пишет об «аркадской наивности»[1108], И.С. Тургенев заставляет своих героев с чувством восклицать «О, Аркадия!» («Записки охотника», глава «Лебедянь»), а его современник Н.А. Некрасов использует выражение «безмятежней аркадской идиллии» («Размышления у парадного подъезда», 1858). Приблизительно в то же время лирик, а впоследствии переводчик Шопенгауэра, А.А. Фет пишет стихотворение под названием «Золотой век», которому предпослан эпиграф – цитата из Шиллера на немецком языке: «Auch ich war in Arkadien geboren»[1109] («И я на свет в Аркадии родился» – «Отречение», пер. Н.К. Чуковского) и т. д., эти примеры можно продолжать.

Разумеется, читателю не стоит обманываться насчет степени осведомленности о поэтике аркадского топоса тех, кто упоминает его вот так, вскользь. Цитированные выше и многие подобные им формулы нередко содержат намеренно клишированный или ироничный подтекст, при помощи которого авторы сообщают своим читателям: «Смотрите-ка, и нам знакомы идиллические топосы, и мы на короткой ноге с Аркадией, подобно великим предшественникам»[1110]. Еще Пушкин предостерегал от манерной поэтической буколики à la Гесснер, поскольку ей недостает простоты, правдивости и свободы античной идиллии[1111]. Пушкин обладал чутьем на всякого рода словесные штампы, вот почему он, как отмечено выше, избегал понятия «аркадский».

Откровенно ироничная интерпретация Аркадии возникает в России достаточно рано. Около 1790 г. лирик и драматург Я.Б. Княжнин написал комедию в стихах под названием «Чудаки», в которой «просвещенный» слуга призывает своего застенчивого и восторженного господина оставить «чепуху ‹…› сладких слов» и плюнуть на «селадонство». Идиллической «робости романныя беремя» «было хорошо ‹…› в проказны времена аркадских пастушков», теперь же царят иные нравы, и можно без околичностей, т. е. без «сладких слов» и «пастушеских свирелей» переходить к делу. Юный дворянин, примечательно именующийся Приятом, изрядно сбит с толку такими советами, а в конце пьесы «современный» слуга делает вывод, что так или иначе все люди чудаки («Что всякий, много ли иль мало, но чудак»)[1112]. Отзвук этого эпизода мы находим в комедии А.Н. Островского «Таланты и поклонники» (первое издание в 1882 г.), в которой влюбленный господин пишет своей возлюбленной стихи и, оправдываясь, замечает, что и он «в Аркадии родился»[1113].

Известную ироническую пикантность придал мотиву Аркадии и уже упомянутый нами Карамзин. В 1797 г. он напечатал стихотворную «жалобу» некоего пастушка под названием «Отставка»: пастушка Хлоя наставила рога своему пасторальному дружку, что не совсем соответствует штампованным представлениям о гендерных отношениях в «аркадском» тексте. Однако обманутый пастушок шокирован меньше, чем можно было бы полагать: он утешается предположением, что за другим кустиком его уже ждет другая подружка, и размышлением о скоротечности и конечности земного бытия:

Итак, смотри в глаза мне смело;
Я, право, Хлоя, не сердит.
Шуметь мужей несносных дело;
Любовник видит – и молчит;
Укажут дверь – и он с поклоном
Ее затворит за собой;
Не ссорясь с новым Селадоном,
Пойдет… стихи писать домой.
Я жил в Аркадии с тобою
Не час, но целых сорок дней!
Довольно – лучший соловей
Поет не долее весною ‹…›[1114]

.