Amor legendi, или Чудо русской литературы

Н.М. Карамзин, автор «Писем русского путешественника» (который, как и Достоевский, видел в Базеле картину Гольбейна «Мертвый Христос в гробу» и в 1789–1890 гг. провел несколько месяцев в Женеве), придерживался мнения, что истинный поэт должен обладать «добрым, нежным сердцем», и заключил свою короткую программную статью «Что нужно автору?» утверждением: «Я уверен, что дурной человек не может быть хорошим автором»[1289]. Интересно, что сказал бы Карамзин о Достоевском, учитывая биографию писателя, а также о его галерее персонажей-преступников?

По Достоевскому, энтузиазм нуждается в нравственной силе и цели – это может быть благо народа и его святая вера в Христа. В противном случае он обречен на беспочвенность (ср.: «почвы нет». XI, 274) и состояние потерянности. «Теряться/потеряться» – это одно из излюбленных словечек и Гончарова, и Достоевского, заслуживающее специального исследования по причине своей крайней частотности. Герои состоявшегося воспитательного романа (романа становления) находят себя (приходят к себе), достигая самоидентификации и цельности; напротив, такие персонажи как Обломов и Мышкин теряются в утрате этой самоидентичности, характерной для романа, реконструирующего процесс распада личности. Добрый Обломов и прекрасный Мышкин – это никоим образом не Натан Мудрый. Герой романа «Подросток», формально nullo patre natus (незаконнорожденный) в конце концов извиняется за свои энтузиастически-мечтательные порывы и заявляет, что «Шиллеров в чистом состоянии не бывает: их выдумали» (XIII, 363). Может быть, и «вполне прекрасный человек» Мышкин тоже только выдуман? Кристиана Шульц констатирует: «Идеал должен разрушиться, потому что он основан на ущербной человеческой натуре»[1290].

У Канта мы встречаем синонимический ряд «Enthusiast. Träumer. Phantast. Schwärmer. Wahnsinniger. Verrückter» («энтузиаст, мечтатель, фантаст, (восторженный) мечтатель, безумец, сумасшедший»)[1291]. Достоевский кульминационно соединил все эти смыслы в слове-сигнале «идиот», впервые акцентировав его в языке своей эпохи. Однако Кант утверждает и следующее: «Мечтательный образ мыслей заключается в том, что сами по себе справедливые и благонадежные идеи он простирает за границы всевозможного опыта»[1292]. Тот, кто переходит границы, сам становится обломком как Обломов или срывается в хаос безумия как Мышкин – несмотря ни на какое «доброе сердце». Это – экстремальные последствия, которые, впрочем, не чужды авторам романов, особенно, если этим авторам не чужда страсть к мелодраматизму. Однако в реальной повседневности постоянно всплывает проблема «политкорректности» так называемого доброго человека, который время от времени упускает из вида различие между этикой благородного образа мыслей и этикой ответственности за свои поступки. Среди пророчеств Христа о несчастьях, ожидающих заблуждающееся человечество, есть и такое: «Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо!» (Лк. 6:26). Бывший бундесканцлер Гельмут Шмидт однажды сказал: «Я питаю чрезвычайное недоверие к восторженным людям в политике. Чем больше восторга, тем меньше разума»[1293]. И «сами по себе справедливые идеи» требуют, по словам Канта, «разума и опыта», а также «ясности понятий»[1294]. Представляется, что наука о Достоевском должна была бы больше обращать внимание на эту «ясность». Тогда эта «безумная мешанина», как назвал роман «Идиот» Владимир Набоков[1295], возможно, выглядела бы более правдоподобной (хотя, конечно, в изящной словесности не все должно быть непременно правдоподобным).

* * *

Разумеется, после всего вышеизложенного необходимо сделать некоторые оговорки. Во-первых, здесь речь идет об эвристической системе, о проблемах, возможно, заслуживающих внимания, а не об априорно достоверных ответах. Во-вторых, нельзя руководствоваться только современными теоретическими конструктами (какими бы заслуживающими внимания они ни выглядели); гораздо важнее иметь в виду специфику проблемы в эпоху Гончарова и Достоевского: только это поможет правильно оценить и понять понятийную структуру их текстов. Оба они, и Гончаров, и Достоевский, жили не в сегодняшнем, а в тогдашнем мире понятий. В-третьих, планы повествования рассказчика и персонажа могут не иметь ничего общего с мнением автора. Писатель, подобный Достоевскому, с его калейдоскопом повествовательных планов и точек зрения, со своей стороны, занимается эвристической игрой, возможно, даже игрой в бисер. Эта относительность всегда должна быть в поле зрения, однако она не может быть исключительным основанием постановки вопросов. Герменевтика выше герметичности.

Список трудов профессора Петера Ханса Тиргена

Монографические публикации

1. Studien zu M.M. Cheraskovs Versepos «Rossijada». Materialien und Beobachtungen. PhD. 1969. Bonn, 1970. 364 S.