Amor legendi, или Чудо русской литературы

В чеховской миниатюре «Маска» (1884) на бале-маскараде в провинциальном русском клубе появляется «мужчина, одетый в кучерский костюм и в шляпе с павлиньими перьями» (С., III, 84) в сопровождении двух спутниц, тоже в масках, которых он величает «мамзелями». Когда он высказывает пожелание освободить читальный зал клуба для себя лично, поскольку он желает видеть своих мамзелей «в натуральном виде», это вызывает всеобщее возмущение и его хотят выгнать прочь. Он предотвращает изгнание сбрасыванием маски: под ней скрывался фабрикант Пятигоров[495] – скандалист, конечно, но при этом почетный гражданин города, миллионер и крупный меценат. Такое разоблачение маски, разумеется, не увенчано никакими санкциями, напротив, его следствием становятся подобострастные поклоны и верноподданническое жеманство. Налицо законченная перипетия: «Quod licet Jovi, non licet bovi» («Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку»). Даже директор банка уверяет, что и в театре (т. е. в мире иллюзии и вымысла) ему не доводилось встречать такой «бездны комизма», как нынче, при явлении на сцену почтенного Пятигорова. Иллюзия, отрезвление и вновь иллюзия (лицемерие посетителей клуба) разоблачают друг друга: «Mundus vult decipi, ergo decipiatur» («Мир хочет быть обманутым, следовательно, обманем его»)[496]. Маскарад, сбрасывание масок, узнавание и новый маскарад сплетаются в бесконечный хоровод сюжетной и онтологической интриги. Посетители клуба стоят перед демаскированным Пятигоровым как в воду опущенные, подобно растерянным ученикам, которых злостно обманул Мефистофель, тем более что венчающая маскарадный костюм Пятигорова «шляпа с павлиньими перьями» очень смахивает на украшенную петушиными перьями шляпу Мефистофеля (II, 93).

В финале эпизода «Погреб Ауэрбаха в Лейпциге» один из обманутых собутыльников восклицает: «Нет, надувательство одно!» (II, 87)[497]. Художественный вымысел в средневековой эстетике обозначался устойчивой формулой cortex ridiculus (смехотворная личина). Но вся литература – не более чем игра масками; язык же – это не только способ одевания, но и способ переодевания мыслей (Витгенштейн). Литературные сюжеты и архетипы вновь и вновь являются «в новом платье»[498], и я надеюсь, что Шиллер Шекспирович Гёте одурачил меня не слишком сильно.

Мортальный синдром острова Капри: к интерпретации рассказа И.А. Бунина «Господин из Сан-Франциско»

I. Вводные замечания

Иван Алексеевич Бунин был первым русским лауреатом Нобелевской премии. После длившейся многие годы кампании по его выдвижению на соискание премии он получил ее в 1933 г. «…за строгое художественное мастерство, с которым он продолжил русскую художественную линию в прозе»[499]. В преддверии окончательной номинации постоянно шла речь о стилистическом совершенстве бунинской прозы, о классически-соразмерной композиции его текстов, об универсальности ее (прозы) экзистенциальных тем, глубине нравственной проблематики и, наконец, об ориентированной на поэтику Толстого повествовательной манере Бунина. В числе произведений Бунина, рекомендуемых к присуждению премии, с самого начала и почти неизменно присутствовала восхитившая Томаса Манна повесть «Господин из Сан-Франциско»[500].

Бунин принадлежал к старинному, но обедневшему русскому аристократическому роду; он был в родстве с русскими писателями, такими как В.А. Жуковский и братья Киреевские; он вырос в среднерусской провинции (Орловская область), получил как домашнее, так и гимназическое (впрочем, незаконченное) образование и рано обнаружил интерес к языку, чтению и литературе. Во многом он был самоучкой. Одним из его ранних литературных увлечений была «Одиссея» Гомера. Бунин начал публиковаться с 1887 г. Затруднительное положение семьи, но более того – страстное желание увидеть мир, рано привели его к кочевой жизни без постоянного местопребывания. Начиная с 1900-х годов он систематически предпринимает путешествия за границу (Европа, Египет, Палестина, Цейлон, Константинополь). В разные годы он в качестве профессионального писателя, частного лица или просто в качестве гостя живет в пансионах, отелях, съемных квартирах. К оседлой буржуазии и ее недвижимости он относится саркастически. После нескольких неудачных любовных историй Бунин с 1906 г. обретает образованную и энергичную спутницу жизни – Веру Муромцеву (1881–1961). Он рано начинает получать литературные премии, а в 1909 г. становится почетным членом Российской академии наук.