Amor legendi, или Чудо русской литературы

Перед ужином господин, облаченный в смокинг и бальные туфли, с пенсне на носу, отправляется в библиотеку, читает газетную заметку о Балканской войне (хронологический ориентир, указывающий на время действия повести). Во время чтения его постигает тяжелый инфаркт с летальным исходом – это поворотный пункт сюжета. Персонал отеля скрывает его смерть со всевозможным тщанием. Мертвец проводит ночь взаперти в удаленной каморке, а на следующее утро, при ясном сиянии солнца, его тело отправлено с острова в длинном ящике из-под содовой воды. В финале повести труп господина, возвращающийся в Америку, погружен на тот же самый знаменитый корабль «Атлантида», который незадолго до этого привез господина из Сан-Франциско в Европу. На вершине скалы в Гибралтарском проливе сидит Дьявол и смотрит на этот корабль мертвецов, который тяжко пробивается назад в «Новый свет» сквозь завывание бури и бушующее водяными горами море.

III. Заглавие, персонажи, «весь мир – театр…»

Первоначальный вариант заглавия бунинского рассказа – «Смерть на Капри» – был навеян Бунину воспоминанием о приключившейся на острове смерти одного американца. Кроме того, русскому писателю несомненно был известен, хотя бы по названию, рассказ Томаса Манна «Смерть в Венеции»[505]. Русский язык, в котором нет артиклей, предполагает два варианта перевода заглавия «Господин из Сан-Франциско» на немецкий: с определенным артиклем: «Der Herr» и с неопределенным: «Ein Herr». Вариант с определенным артиклем акцентирует конкретный единичный случай, что, разумеется, не исключает подтекста парадигматической закономерности. Неопределенный артикль («Ein Herr») указывает на универсальный характер ситуации со всей определенностью.

Однако в повести и без того доминирует суггестивная стихия надындивидуальной всеобщности, поскольку почти все персонажи безымянны. Герой везде именуется «господином из Сан-Франциско», «мистером» или «сэром». Его жена и дочь, соответственно, фигурируют как «жена», «миссис», «мадам», «госпожа из Сан-Франциско» (315), «мисс» или «дочь». Все же вместе они обозначены как «семья» или «путешественники» или «гости из Сан-Франциско». Другие персонажи тоже носят чисто функциональные номинативы: «командир, водитель» (применительно к капитану), «принц», «хозяин отеля», «доктор», «знаменитая красавица», «мэтр» и т. д. Этот перечень замыкает фигура Дьявола. Только демократические персонажи имеют имена собственные: танцовщица Кармелла, коридорный Луиджи, лодочник Лоренцо. К этому следует добавить изобилие номинативов во множественном числе: китайцы, негры, пассажиры, туристы, леди и джентльмены, кельнеры, лакеи, портье, горничные, извозчики, американцы, русские, немцы… Сквозным является слово «толпа». В качестве умирающего главный герой становится «кем-то другим» (323), а в качестве мертвого тела, перевозимого в ящике из-под содовой воды, он просто «какой-то господин из Сан-Франциско» (325). Хозяин отеля, пытаясь успокоить гостей, говорит о «маленьком обмороке с одним господином из Сан-Франциско» (322). Азиатский принц путешествует инкогнито. Бунин, по его собственному признанию, высказанному в письмах к Петру Бицилли и другим адресатам, любил так называемые собирательные фигуры. Его рассказ, позднее названный «Казимир Станиславович» (опубликованный в 1916 г. и тоже посвященный теме смерти), имел первоначальное заглавие «Неизвестный»[506]. Для сравнения: в горьковской ночлежке, например («На дне», акт 2), господствует убеждение: «Без имени – нет человека». В 1929 г. Бертольд Брехт сделал анонимом лирического героя своего стихотворения «Песнь мужчины в Сан-Франциско».

Рассказ Бунина ориентирует читателя на посредничество обезличенного обобщения и чистую ролевую игру (ср.: 2Кор. 6:9: «Мы неизвестны, но нас узнают»). Перед лицом Смерти и Последнего Судии каждый человек – не больше, чем «имярек», даже если финальный уход в Смерть совершается индивидуально и по-разному для каждого.