Андалусская поэзия

Едва я произнес слова стихов —
     и тотчас мне откликнулась голубка,
Когда б не воркование ее,
     не повторил бы этого поступка.

Я вместе с ней оплакивал себя

     и горечь дней, ушедших безответно,
И страсть непозабытую свою,
    уплывшую, как облако от ветра.

О многом плакал невозвратном я:

    о юности, чей след слезой не смою,
О днях чудесных, лучезарных тех,
    что проводил когда-то с Сулаймою.

Но с юностью прощание страшней

    разлуки, отторгающей от милой:
И молодость ушла, а вслед за ней
    и та, которой сердце не забыло.

Желанней ложа я еще не знал,

    чем в ночь прощанья (если б знать ей цену!),
Не видел лика я светлей зари,
    которая явилась ей на смену,

Дней и ночей, стремительнее тех,

    которые я прожил в эту пору,
И жизни слаще, радостнее той…
    Так горько мне, но места нет укору.

Ах, это время минуло, увы,

    и только снится Сулаймы рука мне.
Воспоминания мне сердце жгут,
    оно от горя стало тверже камня.

Не собственною волей те края

     покинул я, что долго были домом,
А духом слабым был я в путь ведом
     и телом, к наслаждениям влекомым.

Как ощутить дыханье ветерка —

    прохладой веял в заповедном крае, —
И как испить лаванды аромат
    с лугов, сулящих радость в этом рае?

Ушло то время, лишь одни мечты,

     лишь память о былом не покидает
И не дает забыться мне в седле,
     и в доме одиноком ожидает.

Я стоек, я вынослив, терпелив.

     Но стойкость и терпенье быстро тают,
Иссякли силы прежние во мне,
     остались слезы — и не иссякают,

Потоком нескончаемым текут —

    не успевает высохнуть одежда.
Попытки тщетны слезы удержать,
    и вытереть — напрасная надежда.

Для глаз моих усталых темнота

    становится врачующей сурьмою,
Но тело мечется всю ночь без сна
    на ложе, не согретом Сулаймою,

А блеск зари так тяжек для очей —

    они устали, потускнели ныне
И видят только тот цветущий край,
    что стал теперь бесплодною пустыней…

* * *

Перевод Л. Кельмана