Андрей Соболь: творческая биография

Александр, наверное, единственный герой, который изначально ни в чем не сомневается: «Кто идет к цели, тот не оглядывается назад. И перед этой целью мы все равны» (32). Но это в эмиграции, в отрыве от реальности. Окунувшись же в живую обстановку пореволюционной России, в жизнь уездного города черты оседлости, герой начинает соизмерять идеи и вещи, цели и средства. Соболь показывает постепенную ломку сознания героя, который из человека идеи, человека-схемы превращается в живого человека. Александр начинает проговариваться: «Слышу, как старуха бормочет молитву перед сном, невольно повторяю полузабытые древне-еврейские слова. Ловлю себя на этом, хочу усмехнуться, но вспоминаю: я один, не надо прятаться. И долго и бережно прислушиваюсь… Идет новый день игры в прятки, слежки, усилий, и я хочу смеяться над лавочницей, над Айзиком Блумбергом, над узами. Надо смеяться, надо идти и не оглядываться, иначе я упаду» (143) Для него уже не возникает вопрос: «А свое ли это?», который звучал ранее, это внутреннее движение его души вне рефлексии, и в этом его ценность. Перед нами раскрывается человек, играющий в прятки сам с собой.

После террористического акта Александр, который в последний момент не смог бросить бомбу, оказывается вне маскирующей окраски, без панциря идей, казавшихся такими важными и значимыми и враз утратившими для него всякую ценность. Он ощущает ту самую связь, о которой говорила ему Эстер, и говорит он об этом теми же словами: «Я ни при чем, и когда будут бить евреев, я тоже от страха потеряю рассудок, я вцеплюсь в свои подушки и не отдам их… Станут избивать моих соседей, и я почувствую. Есть такие тоненькие ниточки, как будто незаметные, но они есть, дают знать о себе, и когда бьют еврейчика в Алжире, ниточки приходят в движение, и плачет еврейчик в Гомеле» (175–176). Он чувствует эту связь, но принять ее не может.

Противопоставление двух братьев — Александра и Бориса — основывается на нескольких параметрах. Первый дается в тексте открыто: сильный — слабый. Борис не выдерживает жизненных противоречий, он не может справиться с ситуацией выбора и отказывается от него, отказываясь от жизни, завещая ее брату: «Я не могу остаться… жить… после всего… Ты сильнее, ты сможешь…» (172). Александр, действительно, сильнее. Он остается жить, несмотря на то, что все, казалось бы, разрушено. Но именно здесь кроется парадокс: Борис слаб, потому что в нем слишком глубокие корни, он привязан к своему народу и привязан к революционной идее, и сила этих связей рвет его на части; Александр оказывается сильным, потому что у него нет связей, нет корней, нет в его душе некоего прочного основания, нет стержня. Он сильный, потому что мелкий, потому что поверхностный.

В судьбе двух братьев реализуется фраза Бергмана: «Мы жадно любим жизнь, а в жизни, как в море, ветры неизбежны, и пред нами только две дороги: или не жить, а если жить, то летать» (47). Такого человека, как Борис, эти ветры ломают, а того, кто просто лежит на поверхности, — уносят: «Как пыль лежу на земле до нового ветра, пока он не придет и не сдунет меня. Он не спросит: хочу я или не хочу. Пыль не спрашивают — ее гонят» (183).