Ангел мой, Вера

— Муравьев! Выходите.

«Вот так, уже просто — Муравьев, не „господин“, не „благородие“. Скоро тыкать начнут…»

— К вам пришли.

Он вскочил.

— Что?..

— Свидание вам дозволено, — терпеливо сказал дежурный офицер. — С сестрой.

Артамон метнулся к двери — и остановился. Он словно впервые за несколько дней увидел себя со стороны — в каком виде он вернулся в камеру после исполнения приговора. Арестантский халат поверх рубашки, гусарские чакчиры, тюремные башмаки… и этаким несчастным чучелом он должен был предстать перед Катишь! Артамон в ужасе схватился за голову.

— Вы меня без ножа зарезали, разбойники! — жалобно сказал он. — Хотя бы раньше сказали! Можно было бы в городе купить какое-никакое приличное платье… Ну, что мне теперь делать? Дайте хоть рубашку переодеть, от людей совестно.

Ему все-таки пришлось выйти в чем есть, и по пути в Комендантский дом, до горла кутаясь в халат, Артамон гадал, что сказать Катерине Захаровне. Но поначалу и говорить ничего не пришлось. Сестра бросилась к нему на шею, плакала, обнимала его, тормошила, упрекала… наконец успокоившись, села рядом на скамью и ненадолго затихла.

— Артемон, что ты наделал, что ты наделал, Боже мой, — сказала она, вытирая глаза платком. — Глупый ты, глупый, в тридцать лет все такой же легкомысленный мальчик, как в детстве, а я должна об тебе хлопотать… Хотя бы раз ты побыл старшим! О себе ты не заботишься, я понимаю, но почему ты не подумал о нас? Ты представляешь себе, голубчик, сколько переполоху наделала эта история? Егор Францевич в ужасе, Верин отец, говорят, скончался от волнений, мне эти тревоги стоили моего бедного младенца — да, да! Я уж молчу о несчастной Вере и о детях. Как мне жить дальше, скажи, ужасный ты человек? Теперь каждый будет тыкать пальцем и говорить: «Ах, это Канкрина, у которой брат в каторге!»

— У генерала Раевского в каторге зять, у графа Чернышева кузен, — резко ответил Артамон. — Трудно найти в свете семью, которая не лишилась ни единого члена.

— Что мне до других семей, когда затронута моя? — в отчаянии крикнула Катерина Захаровна.

Брат, не вынеся, отвел глаза…

— Что же, Катя, ты теперь будешь презирать меня? Если так, забудь поскорей…

Катерина Захаровна прервала его громким плачем.

— Замолчи, замолчи! Разве я смогу тебя забыть, бедный мой, глупый братец? Видно, такая у меня судьба… Скажи мне одно только, умоляю — зачем ты во все это ввязался? Чего тебе недоставало? Служба, семья, карьера, слава Богу, о какой можно только мечтать… Сам знаешь, тебе всегда довольно было попросить, мы бы с Егором Францевичем всё устроили, буквально всё… он тебя тоже, глупого, сердечно любит, хоть ты и доставил ему столько огорчений. Ответь мне — зачем? Зачем?..

Он задумался, начал было что-то говорить — и махнул рукой…

Через два дня Вера Алексеевна тоже ожидала свидания. За тот час, что ей пришлось провести в приемной при квартире коменданта, она успела измучиться в догадках. Отчего-то ей думалось, что мужа непременно приведут в цепях, а может быть, и стриженного на безобразный каторжный манер. Особенно страшным казалось увидеть Артамона в новом, Бог весть каком, обличье… даже страшнее, пожалуй, чем увидеть его бледным, исхудавшим, больным.

А потом скрипнула дверь, кто-то хрипло вскрикнул: «Вера!» — и к ней метнулось что-то серое и лохматое. Вера Алексеевна не успела даже ахнуть, как муж подхватил ее, заглянул снизу в глаза, как обычно, но не удержал надолго, осеклось дыхание. Едва ощутив пол под ногами, не в силах устоять, Вера Алексеевна припала к его груди… Артамон поцеловал ее, не стесняясь коменданта. Он действительно был в сером арестантском халате, но не в цепях и не стриженый, зато с отросшей бородой, заметно поседевший и похудевший. Вера Алексеевна хотела сесть — он попросил:

— Погоди, Веринька, постой здесь у окна, дай посмотреть на тебя.

Она не сводила глаз с его лица.

— Изменился? — спросил Артамон. — Да, князь Сергей Петрович тоже давеча не узнал. Видишь, теперь я какой, настоящий сибирский варнак.

Он шутил, а сам прикусывал губу, словно собирался плакать и с усилием сдерживал себя… Наконец, не выдержав, Артамон склонился к ее уху.

— Ты простила меня? Простила, ангельчик?..

Она помедлила мгновение — и он упал ей в ноги.

— Веринька! Пощади…

— Простила, Тёма… простила! — крикнула Вера Алексеевна.

Она заплакала и засмеялась, когда муж снова обнял ее и принялся покрывать поцелуями лицо и руки. Сукин сконфуженно кашлянул и зашуршал чем-то на столе, давая понять, что ему неловко, но те не обращали на него внимания… не было никакого Сукина, ничего на свете не было.

— Ты ведь поедешь… поедешь туда?

— Непременно, Тёма.