Ангел мой, Вера

«Не верил он свободе? Ну что ж, вот тебе!» — и на последнем свободном листе, как будто ставя ужасному «демону» предел, а может быть, бросая вызов, я по памяти, не по книжке, записала:

[К восставшему греческому народу]

Друзья! Пускай ваш острый меч

Тиранов кровью обагрится!

Тому отрадно в землю лечь,

Кто за свободу ополчится.

Что это было?

«Пророчество!»

…Той страшной ночью с двадцать пятого на двадцать шестой год я лежала без сна, прислушиваясь к звукам незнакомого дома. Вдруг, чудом… услышу родные шаги, родной голос и все страхи будут напрасны? «Нет, — останавливала я себя, — этого не может быть. Муж пришлет записку, как обещал, и это будет не ранее чем завтра днем».

Первый удар был нанесен мне летом в Киеве, когда Артамон приехал за мной из Любара и упомянул про разговор с кузеном Сержем. Он дал мне слово…

Я не сумела его этим удержать.

Когда муж вернулся из Лещина, я ничем не выдала своих чувств. Мне было понятно уже тогда, что счет идет на недели, даже на дни. И вот в тот самый день, когда стало известно об ужасных событиях в Петербурге, приехали кузены, Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы. От Матвея я не ожидала зла, он казался мне чем-то похожим на Артамона, разве что без его доброго сердца. А Сергей — совсем другое дело.

«Артамон, я не выйду к ним. Скажи, что я нездорова, и сделай так, чтобы они быстрее уехали. И помни свое обещание».

Я молилась всё то время, когда кузены беседовали с Артамоном, и потом, когда прискакал незнакомый офицер, спешился и пробежал в дом.

Когда наконец все они уехали, я почти побежала в гостиную — и испугалась потухших глаз Артамона.

И вот теперь — этот вестовой, появившийся в последний час уходящего года. Обоих полковников Муравьевых вызывали в Бердичев, и даже я женским своим умом понимала зачем и не могла сказать, какого поступка более хотела бы от Артамона.

Он не поступил бы неблагородно.

Я полюбила Артамона с первой встречи — и часто вспоминала наше решительное, хоть и сумбурное объяснение. «Я сейчас совсем серьезно говорю. Я люблю вас. Неужели вы не верите?»

И вот, через семь с половиной лет — Троянов, незнакомый дом, и я, уже жена и мать, лежу без сна и больше смерти боюсь одного — что более не увижу Артамона. Я задремывала, и мне мерещился его голос внизу. Я просыпалась и понимала, что это сон.

Днем от яркого света и бессонницы болела голова. В записке, которую я с нетерпением развернула, строки прыгали, чуть не сталкиваясь — Артамон ли писал в страшной спешке, или мне так казалось из-за мигрени?

«Мой ангел, будь спокойна, надейся на Господа, Который по божественной Своей доброте не оставляет невинных. Береги себя ради детей, а я буду жить только ради тебя».

И страх наконец оставил меня.

Когда я вернулась в Любар, во дворе стояли лошади, из распахнутой двери слышались голоса. В доме кто-то ходил, стуча сапогами и скрипя половицами. Я выскочила из саней в снег, чуть не упала, бросилась на крыльцо… Навстречу мне выбежала Настя.

— Барыня, голубушка, солдаты в доме, ищуть чего-то!.. Финашку застрелили, ироды!

— Тише, Настя, тише, — велела я. — Где дети?

— С Софьей Ивановной, барыня, у себя.

Нарочито громко ступая, чтобы предупредить незваных гостей, я вошла в переднюю.

— Кто здесь? — крикнула я, услышав в гостиной, за стеной, шаги.

Показался незнакомый офицер в синем мундире.

— Что вы себе позволяете, милостивый государь? — спросила я.

Я старалась говорить как можно строже, преодолевая в самой себе страх.

— Что за визиты в отсутствие хозяев, да еще со стрельбой?

Офицер поднес руку к шляпе.

— Поручик Фокин. Вы супруга его высокоблагородия полковника Муравьева?

— Да.

— Ваш муж арестован был вчера…

— Я знаю, — перебила я. — Почему ваши люди роются в наших комнатах?

Поручик как будто собирался рассердиться, но вместо этого смутился. Вероятно, он не ожидал, что здесь с ним будут говорить так сурово.

— Нам велено произвести обыск и забрать бумаги полковника Муравьева. Собаку застрелил один из солдат без моего приказа — она кинулась… но я с него взыщу непременно. Прошу прощения за причиненное беспокойство, — добавил он, словно спохватившись. — Мне, право, очень неловко вас тревожить, и, поверьте, мы постараемся закончить поскорей. Если вы можете чем-нибудь нам помочь и ускорить дело, я буду признателен.

— Чем же я могу помочь? — удивилась я.

— Письма… бумаги… тайники, в которых ваш супруг хранил документы…

— Нет… нет. Ни о чем таком мне не известно.

Офицер подозрительно взглянул на приоткрытую заслонку печки.

— Может быть, накануне поездки в Троянов господин полковник жег какие-нибудь бумаги?

— Если и жег, то без моего участия и ведома. Простите, я должна пойти к детям. Вряд ли я могу быть вам полезна.

Задев его полой шубы, я пошла наверх.

Мальчики с Софьюшкой сидели в детской. Левушка спал. Никоша и Сашенька, прижавшись к Софьюшке, неподвижно смотрели на дверь. Шаги и голоса внизу, очевидно, пугали их до полусмерти. В самом деле, немудрено было подумать, что в дом ворвались грабители…