Ангел мой, Вера

— Его превосходительство, — с ударением повторил он, — генерал Чернышев сказал мне, что на вашего мужа возводятся самые серьезные обвинения… вы понимаете?

— Нет… нет. Не говорите загадками!

Канкрин вздохнул…

— Ну хорошо, я скажу напрямик. Его обвиняют в намерении покуситься на жизнь…

«Я не лишусь чувств. Не лишусь».

— …теперь-то вы понимаете?

— Его оговорили… — слабо начала я. — Или он сам взял это на себя, чтобы отвести наказание от своих друзей. Вы же знаете его, он добрый, слабый человек…

Канкрин нетерпеливо махнул рукой:

— Вера Алексеевна, голубушка… полно! Он признал свою вину! Признался сам!

Я не вскрикнула, не упала — осталась сидеть прямо и неподвижно, сжимая одной рукой концы шали на груди.

Свояк взглянул мне в лицо.

— Вы мужественная женщина.

«Я должна быть мужественной. Ради него. Ради детей».

На другой день к одиннадцати часам утра я отправилась в приемную великого князя. Великий князь еще не выходил, но в приемной начинали уже собираться посетители. Были среди них и военные, и штатские — пожилой генерал, двое юных офицеров, несколько робких теней во фраках, коротконогий мужчина в министерском мундире… Женщин, кроме меня, не было ни одной. В мою сторону смотрели с удивлением. Слава Богу, никто здесь меня не знал.

В одиннадцать часов послышался громкий звонок. Один из адъютантов пробежал через приемную во внутренние покои, другой принялся собирать у посетителей прошения. Я не заготовила заранее никакого письма и испугалась, когда щеголеватый адъютант остановился прямо передо мной.

— Вы по какому делу? — спросил он равнодушно, глядя на меня как на мебель и уже готовясь бежать дальше.

— По личному, — тихо отвечала я. Мне не хотелось называть здесь, в присутствии других, свою фамилию.

— Вам назначена аудиенция?

— Нет… я думала — может быть, его высочество примет меня и так.

Адъютант поморщился.

— Как прикажете доложить?

— Госпожа Муравьева. Жена полковника Муравьева… — И я добавила почти шепотом: — Артамона. Мой муж сейчас в крепости, по недавнему делу. Я взяла на себя смелость явиться, чтобы…

— Хорошо, хорошо, ждите, — перебил адъютант, двигаясь дальше. — Я доложу.

Другой адъютант, появившись на пороге, громко прокричал:

— Его высокопревосходительство, генерал-майор Преображенского лейб-гвардии полка Иртенев — пожалуйте к великому князю!

— Великий князь выйдет сюда? — тихонько спросила я у одного из робких фраков.

— Вероятно, выйдет, когда примет тех, с кем ему угодно беседовать лично.

Великий князь в тот день не вышел в приемную и всех просителей принял в кабинете — всех, кроме меня. Я ждала и ждала в приемной, час, другой, третий, пока мимо текли посетители. Приняли тех, кто пришел раньше меня, стали принимать явившихся позже. Я наконец заподозрила в этом нечто оскорбительное, но уйти не смела. От звонкого голоса адъютанта, выкрикивавшего фамилии, у меня разболелась голова. Никто не подходил ко мне. Адъютант, с которым я разговаривала, только раз быстро пробежал через приемную, и обратиться к нему с вопросом я не успела.

Наконец, на исходе четырехчасового ожидания, он приблизился ко мне и сказал:

— Великий князь нынче никого более не примет.

— Мне явиться завтра? — спросила я.

— Нет, зачем же вам утруждаться. Право, не стоит, — ответил адъютант и нагло, как показалось мне, улыбнулся.

— Его высочество сегодня изволит ехать куда-нибудь? — упорствовала я. — Позвольте мне дождаться здесь его выхода. Мое дело не займет много времени…

Адъютант отрицательно повертел головой:

— Великий князь велел проводить вас.

Возражать, а уж тем более поднять шум было немыслимо. «Боже, какое унижение, — думала я, сидя в карете, с изнывшей спиной и ватными ногами. — По крайней мере, из вежливости великий князь мог бы принять меня или отослать сразу, не заставляя высиживать четыре часа в передней. Конечно, криками и мольбами я могла привлечь его внимание, но чего добилась бы? Скорее всего, меня вывели бы со скандалом и запретили пускать. Если великий князь разгневается, Артамону придется туго… Что будет с нами дальше?»

Выслушав мой рассказ, Егор Францевич недоверчиво переспросил:

— Вы были у великого князя Михаила Павловича? Без предуведомления?

— Я надеялась, что он меня примет.

Егор Францевич вздохнул:

— Вы прожили в Петербурге несколько лет, дорогая кузина, но по-прежнему наивны, как провинциалка.

Свояк ненадолго задумался и тут же распорядился:

— Сочините сейчас же письмо великому князю, изъявите верноподданные чувства и испросите прощения за то, что явились незваной. Когда напишете, отвезите в приемную, непременно сами.

— Чего я этим добьюсь? — спросила я.

— Великий князь Михаил Павлович, быть может, все-таки примет вас. И уж во всяком случае, он прочтет письмо. Через неделю у его высочества день рождения, он должен быть в хорошем расположении духа… Вы говорили, что на вашего мужа повлияли его родственники, к которым он всегда был сердечно привязан, — напишите и об этом подробно. Может быть, это склонит великого князя в его пользу.

Уйдя к себе, я задумалась над листом бумаги. Унизительно было просить, оправдываться, подбирать жалкие слова…