Ангел мой, Вера

«Несчастная жена преступного мужа, мать троих детей, которым грозит сиротство, женщина, обреченная всему, что судьба может соединить, чтобы удручить ее, берет на себя смелость обратиться к доброте, к столь признанному великодушию Вашего сердца, не для того, чтобы просить у Вас помилования своего мужа, не для того, чтобы убедить в его невинности, но чтобы выполнить свой долг… это ужасное покушение было чуждо его сердцу».

Дети, жившие под присмотром Софьюшки у Исленьевых, тосковали по отцу. Каждый день, когда я приезжала к сестре навестить их, Никоша и Сашенька осаждали меня расспросами. Они выбегали в гостиную, ожидая увидеть меня не одну, — и неизменно разочаровывались до слез. Никоша однажды даже выскочил разутый в снег, на улицу, чтобы посмотреть, нет ли папеньки.

Наблюдать, как всякий раз вспыхивает и гаснет радость на детских лицах, было нестерпимо. Я старалась держаться ровно и отвечать с улыбкой. Поначалу я говорила, что папенька занят; затем пришлось признать, что его нет в Петербурге.

— Поедем к нему! Поедем! — требовал Никоша.

Софьюшка беспомощно разводила руками.

«Я основательно знаю его характер: он безволен, его можно было вовлечь во все, соблазнить его превратными представлениями о высшем благе Отечества. Он вступил в заговор, он обещал содействовать, но обещал больше, чем мог исполнить; его осуждали, его убеждали, но как только он оставался один и был возвращен к своему существу, доброму и чувствительному, он раскаивался и гнушался всякими заговорами, в которые, по слабости, вступил…»

От необходимости лгать меня однажды избавил Сашенька, спросив:

— Папенька на войне? Да?

Я ухватилась за эти слова.

— Да, милый, да.

— С туркой? — воодушевленно продолжал Сашенька.

— С туркой… далеко-далеко!

— За горами, за лесами — я знаю! — перебил сын и, сорвавшись с моих колен, с криком «Ура!» полетел по коридору.

В тот день дети долго играли в войну, а мы с сестрой плакали, обнявшись. Мальчики не перестали тосковать по отцу, но, по крайней мере, больше не расспрашивали меня. Зато теперь только и речи было, какой папенька герой и сколько у него наград. «Что будет, если придется открыть им правду?» — с ужасом думала я.

Я вспомнила слова Артамона из недавнего письма, которое мне передали из крепости: «Сергей Муравьев и Бестужев, чтобы наказать меня за то, что я не содействовал им, сказали все, вплоть до выражений, вырвавшихся у меня в минуту преступного энтузиазма».

«Я ясно увидела, что его участь усугубило прибытие новых свидетелей, которые были первыми виновниками несчастья моего мужа, именно Муравьевых-Апостолов и их сообщников, которые, естественно, воодушевленные желанием пожертвовать моим мужем, чтобы отомстить за его бездеятельность, обвинили этого несчастного в тягчайшем преступлении… Я осмелюсь сказать, что никогда тот не был злым и жестоким, кто перед тем всегда давал доказательства чувствительности и соболезнования ко всему страдающему. Мог ли он сразу взять на себя убийство? Делаются ли преступными в один день?»

«Сергей Муравьев-Апостол, — думала я, — вот кто виноват во всем. Насмешливый и жестокий кузен Серж, не знающий семейного счастья и не склонный ценить его у других…»