Ангел западного окна

Он наклонил голову набок — хорошо знакомое движение, прежняя манера Гэртнера выражать свое согласие — и, ласково усмехнувшись, взглянул на меня в упор:

— Что с тобой? Ты чем-то взволнован?

Отбросив робость, словно туманная мгла подняв­шуюся в моей душе, я решился напрямик высказать все, чем мучился в последние несколько минут:

— Дорогой друг... Не стану отрицать, между нами происходит что-то странное... Конечно, мы не виделись много лет... хотя я вспомнил об этом только сейчас. И все же многое из того, что было... когда-то давно, я словно бы опять нахожу в тебе... но... Извини меня! Но... Ты правда Теодор Гэртнер? Я помню тебя совсем... другим... Нет, ты не тот Гэртнер, которого я знал раньше... И я это отчетливо вижу, чувствую... Только не подумай, что ты стал менее знакомым... ах, ну как же сказать! Не таким... близким, хорошим другом...

Он подался вперед, еще ближе ко мне, и улыбнулся:

— Не смущайся и посмотри на меня внимательно! Может быть, вспомнишь, кто я!

У меня перехватило дыхание. Но я заставил себя улыбнуться в ответ:

— Очень прошу, не смейся, выслушай серьезно! Честно признаюсь, как только ты вошел сюда, в мой дом, — я с опаской оглядел комнату, — мне все кажется каким-то странным. Обычно все тут... обычно все выглядит по-другому. Нет, тебе, конечно, не понять, о чем я... Я хочу сказать, что и ты, мне кажется, совсем не тот Теодор Гэртнер, мой друг-приятель бог весть с каких времен... ах, да что же я, прости! Конечно, ты изменился, но я хочу сказать, ты не Теодор­ Гэртнер, которому прибавилось лет, не химик Гэрт­нер и не чилийский профессор...

Друг, спокойно глядя на меня, сказал:

— Ну что ж, дорогой мой, ты совершенно прав. Тот чилийский профессор, тот Гэртнер, он... — Мой собеседник широко взмахнул рукой, и, несмотря на неопределенность этого жеста, я содрогнулся. — Он некоторое время тому назад утонул в океане.

Как больно сжалось сердце! Так вот, значит, кто передо мной... Я был ошеломлен и, наверное, дико вытаращил глаза, потому что он вдруг громко расхохотался и, как бы удивляясь моей глупости, покачал головой:

— Нет, мой дорогой, не то! Согласись, вряд ли привидения курят сигары и пьют чай... кстати, чай у тебя на редкость вкусный... Но, — его взгляд потускнел, а голос снова зазвучал серьезно, — но в любом случае твой друг Гэртнер действительно... ушел от нас.

— А кто же... ты? — спросил я неуверенно, но мое волнение вдруг разом утихло, ведь моему загадочно­му состоянию наконец нашлось объяснение, и на душе полегчало. — Отвечай, кто ты?

«Некто» взял новую сигару, словно желая как можно более убедительно доказать, что он живой человек из плоти и крови, понюхал ее, повертел в руках с видом знатока, обрезал кончик, зажег спичку, не спеша раскурил, поворачивая сигару над огоньком, наконец с явным удовольствием выпустил дым, наслаждаясь так простодушно, что даже отъявленный маловер расстался бы со своими сомнениями и пришел к твердому убеждению: да, перед ним живой человек, чье, так сказать, гражданское состояние не вызывает подозрений. Поудобнее усевшись и положив ногу на ногу, мой гость заговорил:

— Вот я сейчас сказал, Теодор Гэртнер ушел от нас. Видишь ли, это просто довольно расхожее и несколько напыщенное выражение. Можно сказать ина­че: кто-то покончил со своим прошлым, решил стать другим человеком. Считай, что я именно это имел в виду.

Я запротестовал с жаром, какого сам не ожидал:

— Нет, неправда! Твоя душа, глубинная сущность­ ничуть не изменилась, боже упаси! Но теперь она мне будто незнакома, я не узнаю Теодора Гэртнера, ничего не осталось от прежнего неутомимого исследователя, заклятого врага всевозможных сверхъесте­ственных явлений, всяческой мистики! Нет того Гэрт­нера, который с такой радостью разоблачал затхлые суеверия и непрошибаемое тупоумие, если оппонен­ты, рассуждая о материальном мире, оставляли хотя бы крохотную лазейку для явлений, якобы непознаваемых разумом, или осмеливались утверждать, мол, сущность природы как таковая непостижима. А твой взор, взор того, кто сейчас сидит передо мной, не­уклонно и твердо устремлен к первопричине, о да, к первопричине всех вещей, и в словах, которые я от тебя услышал, со всей определенностью прозвучала приверженность мистике! Здесь нет Теодора Гэртне­ра, ты — не он, но ты друг, мой старый, добрый друг, которого я просто не могу называть прежним именем.

— Воля твоя, ничего не имею против, — спокойно ответил гость.

И его твердый взгляд, устремленный в мои глаза, пронизал меня насквозь, проник, казалось, в непостижимую глубину души, и медленно, мучительно медленно во мне всплыло неясное воспоминание о невообразимо далеком, давно забытом прошлом, я не мог бы сказать, что за картины явились — то ли сновидения минувшей ночи, то ли ожившие воспоми­нания о череде неких событий, происходивших сот­ни лет тому назад.

А Гэртнер невозмутимо продолжал: