Ангелы и демоны литературы. Полемические заметки «непрофессионала» о «литературном цехе»

На тлетворное влияние литературы на духовно-нравственное состояние русского общества обращали внимание многие духовные светочи России XIX века. Так, в 1846 году святитель Филарет (Дроздов), митрополит Московский и Коломенский, направил Святейшему Синоду бумагу о сочинениях Д. И. Фонвизина. В ней митрополит пишет: «В текущем 1846 году изданы в свет и обращаются в народном употреблении сочинения Фонвизина, цензурованные в Санкт-Петербурге. В числе их два особо должно быть признаны вредными для веры и нравственности народной»[194]. Особенно митрополит выделяет два произведения Фонвизина: «Послание к слугам моим» и «Поучение в Духов день». По поводу первого он, в частности пишет, что оно «исполнено явного неверия, кощунства и совершенной безнравственности»[195]. Святитель обращает внимание на то, что по своему стилю безбожные произведения Фонвизина адресованы даже не образованному сословию, а простому народу, что особенно опасно: «Легко представить, как вредно распространять подобные сочинения в народе, особенно в классе людей, мало просвещенных, для которых, как можно предполагать по образу его изложения, оно и назначено автором»[196].

Святитель Игнатий (Брянчанинов) также с тревогой наблюдал вторжение в духовное пространство России чуждой Православию литературы. В. И. Мельник (доктор филологических наук, профессор МГПУ) отмечает: «Современник святителя Филарета святитель Игнатий (Брянчанинов) описывает следующее печальное явление. Еще в начале XIX века большинство грамотных людей на Руси читали только Священное Писание и жития святых. Они были чисты и душой, и телом. Но позже, когда Игнатий (Брянчанинов) был уже священником, в моду вошло чтение романов. Те из читателей романов, кто после желали проводить жизнь благочестивую, обнаруживали в себе гибельное действие настроения, полученного предшествовавшим чтением»[197].

Святитель Феофан Затворник пишет, что богоборческое слово зазвучало в XIX веке и на русском языке: «Скорбно не одно развращение нравов, но и отступничество от образа исповедания, предписываемого Православием. Слышана ли была когда на русском языке хула на Бога и Христа Его?! А ныне не думают только, но и говорят, и пишут, и печатают много богоборного. Думаете, что это останется даром? Нет. Живый на небесех ответит нам гневом Своим и яростию Своею смятет нас»[198].

Образ писателя, заискивающего перед нигилистами и революционерами, а, следовательно, потакающего им, вывел в романе «Бесы» Федор Михайлович Достоевский. Это некто Семен Егорович Кармазинов. В его образе Достоевский нарисовал портрет беспринципного, напыщенного и далекого от народа и реальной жизни писаки. Многие герои для порядка почитают творчество Кармазинова, высказывают Семену Егоровичу свое почтение и даже восхищение. Лишь одна героиня – Ставрогина Варвара Петровна не стесняясь дает Кармазинову честную характеристику: «Надутая тварь». Главное для него – нравиться публике, а для этого перед ней он готов заискивать, угадывать ее желания. Неудивительно, что «великий писатель болезненно трепетал перед новейшею революционною молодежью…» Примечательно, что еще один герой романа также ударяется в литературное графоманство, это губернатор фон Лембке. И исписавшийся писатель Кармазинов, и полуподпольный литератор-чиновник ищут признания у главного героя из сообщества «бесов» – Петра Верховенского. Он для них «лакмусовая бумажка». Что скажет Петр Степанович, выразитель интересов и вкусов «передовой» молодежи? А главный «бес» над ними откровенно издевается. Он авторам заявляет, что якобы потерял их рукописи. Про рукопись Кармазинова он вообще забывает, что до слез обидно самовлюбленному Семену Егоровичу. А губернатору он позднее прямо в глаза говорит, что его писанина – полнейшая чушь. Увы, таких Кармазиновых и губернаторов фон Лембке по стране было немало.

А вот мнение известного русского публициста Ивана Солоневича: «Наша великая русская литература – за немногими исключениями – спровоцировала нас на революцию»[199].