Ангелы и демоны литературы. Полемические заметки «непрофессионала» о «литературном цехе»

Приведу весьма жесткую оценку деструктивной роли культуры, искусства и художественной литературы в истории России, принадлежащую уже нашему современнику Виктору Острецову: «Что дает нам наличие целой когорты великих русских ученых, гениальных писателей (поэтов, композиторов, художников) для нашей национальной выживаемости, для нашей национальной воли к самоопределению и свободе? Будем откровенны, решительно ничего. […] Любят вспоминать Смутные времена и князя Пожарского вместе с купцом Мининым. Но в те времена люди не знали о наличии “великих и значительных”. Шли в ополчение с иконами, после поста и молебна. А под знаменами Чехова и образами Толстого спасать Отечество не пойдешь. Культурным будешь, интеллигентным и “с пониманием” будешь, а жизнью своей единственной рисковать не станешь. Мы и не рискуем, сидим тихо. Именно эта культура сделала нас вялыми и безвольными. Итак, очевидно и наличие у нас великих имен в запасе, и великая литература, и великая музыка, и много еще чего великого. Но никого всё это не вдохновляет и на бой не зовет. […] Мирская, внецерковная, цитатная и кумирная культура и не могла не дать такого эффекта – полного развала национального самосознания и национальной воли. Размазывания ее по страницам, цитатам, ненужным фактам и ученым рассуждениям. От того “избранные” так талантливо нас грабят, что мы культурны их культурой»[200].

Примерно о том же пишет в своей известной книге «Манипуляция сознанием в России сегодня» С. Г. Кара-Мурза: «Россия стала читающей страной, и уже с середины XIX века возникло глубокое противоречие. Русский человек читал художественную книгу, как текст Откровения, а писатель-то писал уже во многом как Андре Жид. […] Понятно, что для писателя, который обращался к русскому читателю, свобода слова должна была быть исключена. В. В. Розанов упрекнул русскую литературу за «безответственность». Но писатели XIX века еще не знали взрывной силы слова в русской культуре. Эта особенность русского ума была хорошо изучена советологами лишь в 70-е годы – и на ней была построена научно обоснованная технология молекулярной агрессии в сознание. С этого момента на безответственность уже не спишешь. Трудно представить себе, что бы сказал В. В. Розанов, почитав Войновича. […] Это (разрушительное действие художественной литературы на общество – В. К.) понял, на склоне дней, Чехов и пытался вразумить читателей и предупредить писателей. Но тоже как-то неохотно ему внимали. Он писал, что мир литературных образов условен и его ни в коем случае нельзя использовать как описание реальной жизни, а тем более делать из него какие-то социальные и политические выводы. Образы литературы искажают действительность! В них явление или идея, поразившие писателя, даются в совершенно гипертрофированном виде»[201].

Конечно, нельзя всю ответственность возлагать лишь на писателей и поэтов. В равной мере виноваты и читатели, которые могли бы бойкотировать нехристианскую и откровенно развратную литературу. Но сопротивления с их стороны почти не было (протестовала лишь очень небольшая часть образованного общества и священства). Ю. Воробьевский пишет: «…есть чувство горечи, обиды. Они возникают, когда жертвами обмана падают потомки православных христиан… Враг уготовил им самые сильные искушения, самые тонкие подвохи, самые незаметные ловушки… Хотя для человека, знакомого со святоотеческой традицией и даже просто с православной литературой, ничего нового здесь нет. В том-то и беда: превозносили Вольтера и иронизировали над Шишковым, восторгались Сведенборгом и понятия не имели о Григории Паламе, восхищались Ницше и не знали Леонтьева, сходили с ума по Бёме и не читали Паисия (Величковского)… Хотели стать людьми «шестой расы», сверхчеловеками, тянулись к топору Раскольникова и не заметили: герою Достоевского ведь диавол убить-то подсказал! Потом он Сонечке сам признался. Федора Михайловича надо было читать внимательнее и с большим доверием, чем западных мистиков»[202].

Можно ли русскую литературу назвать «зеркалом» жизни?