Ангелы и демоны литературы. Полемические заметки «непрофессионала» о «литературном цехе»

Наиболее известными в Петербурге были салон поэта Вячеслава Иванова и его супруги Лидии Зиновьевой-Аннибал (известный как «Башня»), литературный салон супругов поэтов Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус, а также салоны Варвары Икскуль фон Гильденбрант, Паллады Богдановой-Бельской, Лили Брик и т. д.

Наверное, наиболее известным (можно сказать, скандально знаменитым) был салон Вячеслава Иванова «Башня», проходивший по средам в доме№ 35 по Таврической улице с угловым эркером-башней. Бывавший в «Башне» философ Николай Бердяев называл салон «духовной лабораторией». Какие эксперименты проводились в этой «лаборатории»? Вот одна из написанных в наше время картинок, восстанавливающих атмосферу бурной жизни «Башни»[258]:

«Пестрая компания – яркие сюжеты. Собрание вываливается на крышу, и Блок, взгромоздившись на раму для телефонных проводов, в пятый раз, на бис, бубнит “Незнакомку”. Кузмин “приятным баском” напевает за роялем “Александрийские песни”. Задразненный символистами Гумилев впервые произносит слово “акмеизм”. Мейерхольд ставит в “Башенном театре” кальдероновское “Поклонение Кресту”, изобретая трюки в духе commedia dell’arte, Судейкин же мастерит для действа свои лучшие, быть может, костюмы. Луначарский обсуждает с Бердяевым и Розановым, можно ли в русском пролетариате видеть перевоплощение античного Эроса.

В Россию ницшеанца Вячеслава Иванова и его экстравагантную – красный хитон и рыжая копна волос – супругу, аристократку-социалистку, Лидию Зиновьеву, взявшую литературный псевдоним Аннибал (в роду значился арап Петра Великого), привела революция: здесь становилось интереснее, чем в дряхлеющей Европе (они приехали в Россию из Швейцарии. – В. К.). У них был дар собирать людей: набежали символисты, подтянулись будущие акмеисты, соседи снизу, из школы Званцевой, привели с собой весь “Мир искусства”, Мейерхольд – театр Комиссаржевской. Обсуждали синтетический театр будущего. Проповедовали дионисийство и мистический анархизм. Думали, как лучше сочетать индивидуализм с соборностью. Ниспровергали буржуазные устои, собирались практиковать оргии и свободную любовь на античный манер – ведь недаром же Иванов штудировал римскую историю у самого Теодора Моммзена. Впрочем, до дела, кажется, не дошло (если не считать компанию Кузмина, компетентную в этом вопросе и без всякого Моммзена) – разве что супруги Ивановы расстроили брак супругов Волошиных, а Зиновьева-Аннибал незадолго до смерти написала лесбийскую повесть “Тридцать три урода”, запрещенную цензурой в либеральнейшем 1907-м. Словом, “духовная лаборатория”, как это называл Бердяев, жила не скучно. […] Нагрянул отряд городовых… Башенных ниспровергателей буржуазности, несмотря на все их старания, так и не записали в революционеры, разве что в 1990-е, когда об ивановских дионисийцах заговорили как о пионерах отечественного гей-движения. Кто из этих модников, пророчествовавших о грядущих потрясениях, мог подумать, что из музыки революции родится такая трагедия?»

В советское время писателей и творческую интеллигенцию в целом было принято называть «властителями дум», «инженерами человеческих душ», «совестью народа» и т. п. А почитайте дневники нашего известного писателя Корнея Чуковского о невидимой для простого народа стороне жизни «властителей дум»[259]. Разгул страстей, порой переходящий в самый настоящий разврат! Вот страничка дневников, относящаяся к началу 1930-х годов: «…похоже, что в Москве всех писателей повысили в чине. Все завели себе стильные квартиры, обзавелись шубами, любовницами, полюбили сытую жирную жизнь». А вот запись, относящаяся к 1957 году: «Как отвратительны наши писательские встречи. Никто не говорит о своем – о самом дорогом и заветном. При встречах очень много смеются – пир во время чумы, – рассказывают анекдоты, уклоняются от сколько-нибудь серьезных бесед. Вчера были Алигер, Берестов и Нилин. Нилин рассказал анекдоты… Вот таких рассказов у писателей множество. А о чем-нибудь путном – ни звука». Запись 1964 года: «Гулял по Переделкину с Нилиным, Заходером и Максимом Поляновским – каждые пять минут – новый анекдот». Запись 1968 года: «Чтобы жить на широкую ногу, Сологуб превратился в графомана-халтурщика. Количество своей литературной продукции он увеличил раз в десять. Порою доходило до плагиата».