Ангелы поют на небесах. Пасхальный сборник Сергея Дурылина

– А почему она знает?

– Потому, что попадья стала гулять уходить далеко и на поле засматривается, и беспокой ее томит.

– Какой беспокой?

– Чтобы идти ей, идти и идти – на край света идти безостанно.

– Ну и что же бабушке такое? Какое ей дело?

– Бабушке и отца Василия жаль, и попадью жалеет. Ведь это срам-то какой! От мужа, да от священника еще, уходить! Бабинька и хочет, чтобы поехали на богомолье: может быть, путем-то и уход весь пройдет, путь тягу всю ее разобьет… а угодник, гляди, и молитвы услышит: к дому ее обернет.

Я ничего не понимал.

– Да к кому ж она уходит?

В моей немудрой голове пронеслась мысль: она уходит к кому-то, кого любит и по ком томится здесь, в Николичах, – и кто это? И как она может возвращаться от него назад? И почему не останется с тем?

Но няня остановила мои мысли:

– Ни к кому не уходит. И нехорошо, что ты это спрашиваешь. Грех это.

– Да я, няня, так, я ничего не знаю.

– Не знаешь, и не надо. Она просто уходит. И два раза уже уходила. В первый-то раз, как Коля их умер. Она по нем и не плакала, почитай, а был он единственный. И больше-то не было детей. Хороший был мальчик, только не жилец: у которого ребенка ум ранний и слово раннее, тому это Бог нарочно дает, потому что недолго ему на земле жить. Бог и посылает ему ранний ум да раннее слово: знает, что скоро к нему вернется – пусть родителей хоть здесь мало потешит разумом да младенческим словом своим. Так и Коля был. Наглядеться на него не могли. В рубашечках синих ходил. А матушка ему все: «Ты василек мой полевой» – и целует, бывало, целует. Отец-то Василий возьмет у нее мальчика на руки, ласкает, а она к себе назад просит, или оба сразу его возьмут: сядут на диван рядком, обнимутся, посадят Коленьку к себе на колени, одно колено отцовское, другое – материно, и ласкают, и милуют. А пришла на деревню болезнь – и помер, в сутки не стало. Отец Василий навзрыд плакал, сам отпевать не мог, а она – ничего: молчит и все на мальчика в гробу смотрит, запомнить хотела, какой он был. И схоронили возле церкви. Справили сороковой день, помянули… Она после этого и ушла. Никому ничего не сказала. Пошла на могилку – а было после Вознесенья – и ушла. Батюшка на требе был в Смурове, за пять верст, приехал – нет матушки. Мужик сказывал, пажитневский, что видел ее: едет на телеге, будто в город. А более не видали. Отец

Василий очень сокрушался, руки на себя наложить хотел. Должно быть, вздор это сказывают. Хотел искать ее ехать, да отец благочинный остановил. «Сама, – говорит, – вернется, должно быть, к родным поехала или на богомолье. Чего ты будешь искать? Священнику это не подобает». И правда ведь, к осени вернулась.

– Где ж она была? – вырвалось у меня.

– Где? Разве узнаешь – где? Она, чай, сама, сердешная, не помнит. В Киеве была, у сестры была, у дальней, под Харьковом, да это уж к осени, под конец. Оттоле и домой вернулась. Спрашивал ее отец Василий, где была, а она молчала, молчала, а потом: «Я чиста перед тобой, Вася, – говорит, – а где была, сама не помню». И бабинь-ке так отвечала. Бабинька-то Колю ихнего крестила. «Чиста, мол, перед мужем, а где была – не помню. Не сама ходила: ноги мои меня несли…»

И когда домой вернулась, все дома сидела; даже на могилку к Колюшке не ходила: должно быть, к дому себя приучить хотела. А по весне опять ушла – и опять не сказалась. К Покрову только вернулась…

И просил отец Василий бабиньку с попадьей поговорить.

Бабинька ее призывали к себе. Я при них была в спальной. «Мужа-то не жаль, – говорят, – тебе, непоседа?» – «Жаль, – говорит, – так жаль, что и себя теперь из-за того ненавижу». – «Переломи себя», – бабинька говорит. «Не могу, – отвечает, – словно кто берет меня от дому. Перед Васей я чиста». – «Верю, – говорит бабинька, – но отучи ты себя от этого, а то через это и чистоту нарушить можешь, пока чиста, переломи себя. Он у тебя один перед Богом». – «Да, – отвечает, – он у меня один. Я о другом и не думала никогда, а Васю люблю. Молитесь вы за меня», – отвечает. «Молюсь, – ей бабинька-то, – вы у меня как родные. И ты Бога проси, чтобы Он тебя на месте утвердил».

Тут они меня из спальни за делом услали.

Няня вздохнула.

– И весна пришла, отец Василий с бабинь-кой опасались, что она опять уйдет, а она себя пересилила. А вот теперь опять на поле заглядываться что-то стала. Не к добру. Бабинька и хотят предупредить: в путь их снаряжают к угоднику. Дай-то Бог.

Няня села на кровать.

– Ложись-ка ты спать, да и мне пора к господину Храповицкому.

Она перекрестила меня. Я поцеловал ее и вышел.