Англичанин из Лебедяни. Жизнь Евгения Замятина (1884–1937)

Она собиралась приехать с Божидаром в Париж в начале июня, а потом уговорила Людмилу отправиться вместе с ними обратно на отдых[612].

24 апреля в «Последних новостях» появилось объявление о том, что 26-го состоится вечер памяти Замятина, который проведет М. Л. Слоним. Планировалось, что в нем примут участие Дрие Ля Рошель и Жан Ренуар, Поль Эттли и Мария Рейнхардт исполнят отрывок из «Блохи», а Жан Габен и Сюзи Прим сыграют сцену из «На дне». 28 апреля в газете сообщалось, что на том вечере Сирин (Набоков) прочитал «Пещеру», а Бунин – «Дракона». Этот весьма заметный состав участников вечера еще раз подтвердил, что Замятин все-таки вовсе не был презираемым чужаком для всех кругов белой эмиграции. Мария Рейнхардт прочитала «Апрель», а Дрие Ля Рошель вспоминал многочисленные увлекательные беседы с Замятиным в парижских бистро, которым не помешали некоторые заминки с французским у последнего [BDIC, dossier 211].

Авторы некоторых некрологов подчеркивали трудность жизни Замятина в последние годы. Даманская утверждала, что «в действительности он умер от тоски, от духовного одиночества, от того, что не нашел в эмиграции того, на что, вероятно, рассчитывал, расставаясь пять лет тому назад с Россией: не нашел аудитории»[613]. М. А. Осоргин, писавший о нем как о «большом русском писателе, редком стилисте, образованном и умном человеке», также упоминал о его «очень стесненном положении»[614]. Были и такие, кто, казалось, преувеличивал его неудачи. В статье в газете «Возрождение» автор под псевдонимом Гулливер писал, что он умер «голодным и нищим». «Гулливер» был псевдонимом Н. Н. Берберовой (иногда писавшей вместе со своим мужем Ходасевичем), и это намеренно неточное воспоминание напоминает о той враждебности к Замятину, которую она почувствовала при первой встрече с ним в 1932 году. Людмила была глубоко оскорблена (эта фраза была подчеркнута красным и в копии статьи, принадлежавшей Ремизову), и ей удалось заставить «Возрождение» напечатать опровержение[615]. Два года спустя поэт и критик Г. В. Адамович сделает следующий вывод: «О Замятине-художнике возможны разногласия. Но вот что в облике его всем должно быть дорого: это – единственный из больших советских писателей, не сдавшийся, не согласившийся на безоговорочные поступки, нашедший в себе силу и мужество сказать “нет”, отказаться от карьеры, которая могла бы быть внешнеблестящей»[616].

В мае 1938 года Людмила переехала с улицы Раффе в квартиру поменьше примерно в полутора километрах к югу, по адресу площадь Доктора Поля Мишо, 14, где она жила как «rdfugide russe (Nansen)» [ «русская эмигрантка с Нансеновским паспортом»] вплоть до своей смерти в 1965 году. Ее похоронили рядом с Замятиным на кладбище в Тье. В течение почти тридцати лет она делала все возможное, чтобы защитить его посмертное наследие и вызвать общественный интерес к его произведениям, преданно и решительно боролась с препятствиями, временами казавшимися непреодолимыми. Дело в том, что к 1930-м годам Замятин как писатель уже был забыт. Публикации романа «Мы» за границей в не самом лучшем переводе на английский в 1924 году, а затем на чешском и французском языках, оставшиеся практически незамеченными, не смогли создать писателю международную репутацию. Другие немногочисленные публикации 1930-х годов на нескольких языках и в разных странах не изменили ситуацию, и Людмиле потребовалось огромное упорство в ее борьбе с очевидным забвением Замятина в течение многих лет после смерти писателя.

В первую очередь встал вопрос о создании и сохранении его архива. 11 ноября 1931 года, перед самым отъездом из Ленинграда, Замятин попросил С. А. Толстую-Есенину следить за его архивом. Она работала в Государственном литературном музее в Москве и в конечном итоге обеспечила передачу многих материалов в московские литературные архивы ИМЛИ и РГАЛИ (ранее ЦГАЛИ). Предполагают, что часть этих материалов пропала без вести, возможно, включая и черновики романа «Мы»[617]. Что касается бумаг и книг, увезенных Замятиными на Запад или накопившихся там за тридцатые годы, то их хранила Людмила:

По счастью, Людмила Николаевна отличалась редкой бережливостью ко всему литературному наследию Замятина и тщательно охраняла все им написанное – до кратчайших заметок, записных книжек, всевозможных черновиков и писем. И это не только береглось, но одновременно и распределялось по хронологическим и иным признакам, с точными указаниями дат и другими пояснительными примечаниями. Замятинские архивы уцелели [Анненков 1991, 1: 279–280].