Англичанин из Лебедяни. Жизнь Евгения Замятина (1884–1937)

На следующий день он выбрал более примирительный тон: «Я по-прежнему – никудышный; пробовал писать – не могу. Начинаю опять всячески истреблять себя; в субботу – вернулся домой в 8 утра – играли, веселились и пили. Помогает плоховато». 9 августа он писал, что провел половину предыдущей ночи в саду перед домом, где наслаждался прекрасной погодой:

И так презирал Вас – за то, что Вас нет здесь; была бы такая невероятная острая, такая особенная ночь. Мне горько и больно терять Вас, а я чувствую с каждым днем – Вы уходите и уходите. И скоро уйдете совсем. А я уже из упрямства – буду только помогать Вам уйти[83].

Поток жалоб в итоге оказался выше ее сил. В тот же день он получил ответ, которого так долго ждал, и ответил на него телеграммой: «Lettre re<;u arrivez vite telegraphiez Zamiatin» [sic][84]. 10 августа она сообщила ему, что получила письмо от «14 июля» (предположительно длинное и полное обиды письмо от 27 июля, процитированное выше):

Евгений Иванович, с самого Вашего отъезда меня не оставляло желание быть с Вами, иначе говоря – ехать в Англию. И если бы у нас были «человеческие» отношения, то, поверьте, я сразу бы ответила полным согласием на Вашу 1-ую же телеграмму. Но я хорошо еще помнила, как Вы искали спасения от меня в поездке в Англию. Я не «простила» Вам еще всех ужасов прошлой зимы… Вы не дали понять мне ни разу, что я не являюсь уже для Вас тем «чудищем», от которого нужно было бежать. <…> С чего Вы взяли, что я живу сейчас безгорестно? <…> Ведь я одинока не менее, чем Вы. <…> Какое чужое, недоброе Ваше письмо, я никогда бы не смогла написать Вам такое… Может быть, для нас в конце концов и лучше будет, если мы увидимся – в Новом году не раньше[85].

Но она осталась тверда в своем решении поехать в Англию:

Не верится мне, что я еду к Вам, и страшно, до невероятности страшно всего: боюсь Вашего разочарования, Вашего «непостоянства», боюсь самой поездки… Ведь без конца нельзя делать экспериментов, и так страшно, чтобы этот не был последним. До Вашей телеграммы я ничего не предпринимала для получения паспорта. На днях должна получить из участка, что не имеется препятствий к выезду.

Один из коллег Замятина упомянул, что ее муж мог вернуться в Россию в октябре, если бы захотел, и она подчеркнуто спросила его, почему же он этого не сделал. «Я хочу сказать одну вещь. Ведь правда, живя Вы в культурном центре, имея много знакомых, <…> будь это в России или где-либо – Вы никогда бы не захотели меня видеть, следовательно не звали бы». Но через несколько дней она тоже перешла на более примирительный тон: «Как могло случиться, что я не поняла, насколько я нужна Вам именно теперь? <…> Не поняла, мудрила без конца, как я презираю себя теперь». Она все не могла поверить, что именно она должна была заверять его в своей любви:

И, может быть, теперь уж не так будет радостен для Вас мой приезд, ибо слишком много горечи во всем. Но, милый Евгений Иванович, будьте немного справедливы и ко мне. <…> Вы меня встретите на пристани обязательно? Может быть, это письмо придет позже меня, ибо я думаю, что в консульстве особой задержки не будет и я смогу выехать числа 8-10.

Ну, простите и до свидания[86].