Англичанин из Лебедяни. Жизнь Евгения Замятина (1884–1937)

Мой последний роман [«1984»] задумывался не как критика социализма или британской Лейбористской партии (которую я поддерживаю), но как разоблачение извращений, к которым может привести централизованная экономика и которые уже частично проявились в коммунизме и фашизме. <…> Действие книги разворачивается в Великобритании, чтобы подчеркнуть, что англоязычные нации не являются от рождения лучше других, и что тоталитаризм, если с ним не бороться, может восторжествовать где угодно[125].

Однако первые читатели романа «Мы» не оценили широту политической сатиры Замятина.

Видимо, в том же 1919 году он написал две короткие сатирические «сказки»: «Церковь божия» (о человеке, который не может избавиться от трупного зловония в церкви, построенной на деньги, украденные у убитого им купца) и «Арапы» (о двух людоедских племенах, обвиняющих друг друга в безнравственности). Они не публиковались до 1922 года, а когда были напечатаны, вероятно, стали одной из причин его последующего ареста [Галушкин 1992:12]. В октябре он написал краткие воспоминания о встрече с Л. Н. Андреевым в Финляндии в 1906 году. Андреев умер незадолго до этого, и эти записки были с большим успехом прочитаны Замятиным на ноябрьском вечере его памяти, на котором присутствовал юный Владимир Познер[126]. Если 1919 год был действительно почти полностью посвящен созданию романа «Мы», то, возможно, его текст был большей частью завершен к 1 декабря, когда Замятин написал длинную биографическую статью о Джулиусе Роберте Майере, «еретике» и отце-основателе термодинамики[127].

С момента возвращения из Англии Замятины жили по адресу Широкая улица, 19, но в конце 1919 года они переехали в квартиру на Карповке, на Петроградскую сторону[128]. Их соседом по Широкой и близким другом был художник Б. Д. Григорьев (а их общим другом был Анненков)[129]. Увидев, что ситуация в России ухудшается, в октябре 1919 года Григорьев уехал из России в Финляндию, тайно перебравшись туда на небольшой лодке с женой и маленьким сыном [Терехина 1988: 164]. Год спустя А. Ф. Даманская, еще одна соседка Замятиных, жившая на Широкой улице, также покинет страну и поселится во Франции.

Проект «Историческая драма», запущенный Горьким весной 1919 года, набирал обороты, и к марту 1920 года уже состоялось 45 заседаний его редакционной коллегии. Планировалось проиллюстрировать ключевые моменты истории с помощью драмы, при этом особое внимание уделить религиозным и научным вопросам, в соответствии с чем и были распределены темы [Russell 1992: 228–248]. Пьеса «Огни св. Доминика», ставшая вкладом Замятина в этот проект, была завершена в 1920 году. В ней поднимаются те же вопросы насильственно навязанной общепринятой веры и ересей, центральные и для «Мы», и, должно быть, пьеса была написана вскоре после завершения романа[130]. Так же как и молодой писатель Л. Н. Лунц, который посвятил свою пьесу «Вне закона» событиям в Испании, но не скрывал ее актуальности, Замятин написал произведение о жестоком деспотизме севильской инквизиции, включающее множество отсылок к современности. Переехав во Францию в 1930-х годах, он так писал об этой пьесе: «В XVI веке мы находим параллель нашим дням, когда фанатики политических догм считают себя вправе насилием, террором “спасать” людей. Так же как в средние века – целые народы в наше время живут в постоянном страхе, под надзором бесчисленных шпионов»[131]. Пьеса так и не увидела сцены, хотя Горький отмечал, что это было «…интересно. Содержательно». Ремизов также восхищался тем, как Замятин обращается с языком в своей первой пьесе, и добавлял, что актеры и театры должны бороться за постановку этого отчасти «оперного» текста: «Словом он владеет в совершенстве: любит и ценит слово, и ладит слова с большим мастерством. <…> Успех обеспечен». Чуковский, однако, счел драму чересчур интеллектуальной, переполненной туманными аллюзиями и непонятными выражениями: «Вообще, мне кажется, Замятин до странности слабо ощущает аудиторию, к которой обращается»[132]. Когда пьеса в 1923 году была в конце концов напечатана, к ней очень враждебно отнеслись маркистские критики, такие как печально известный В. И. Блюм, утверждавший, что в нее всего лишь «…перенесены обывательские разговоры утомленных революцией наших интеллигентов»[133].