Англичанин из Лебедяни. Жизнь Евгения Замятина (1884–1937)

Удивительно, что именно в разгар этих лишений и попыток обеспечить свое скудное существование некоторые молодые писатели, взращенные визионерскими культурными проектами Горького, решили, что настал подходящий момент для создания собственной независимой литературной организации. Литературное сообщество «Серапионовы братья» возникло 1 февраля 1921 года: его основателями были М. Л. Слонимский, Л. Н. Лунц, Н. Н. Никитин и В. С. Познер, в возрасте от всего лишь 16 до 26 лет. В течение следующего года к ним присоединились другие писатели, в том числе Зощенко, Федин, Тихонов и Е. Г. Полонская. Вдохновившись сборником рассказов Э. Т. А. Гофмана «Серапионовы братья» (1819–1821), эта группа отказалась от какой-то единой идеологической платформы и сделала своим руководящим принципом поддержку индивидуальных литературных экспериментов. Первое издание «Серапионовых братьев» вышло летом 1921 года, и они успешно просуществовали до 1923–1924 года, когда давление со стороны властей, эмиграция многих участников и оплакиваемая всеми смерть Льва Лунца (которому было всего 23 года) в Германии привели к постепенному распаду этой группы [Фрезинский 2003: 13–24]. Многие известные писатели, в том числе Горький и Замятин, были наставниками «Серапионовых братьев». Позже Замятин напишет: «С точки зрения техники, большинство из “Серапионов” были моими учениками. В 1919–1922 годах при петербургском Доме искусств была литературная студия, где я читал лекции по “Технике художественной прозы”. В этой студии родились “Серапионовы братья”, и я был их литературным акушером»[149]. Осенью 1920 года он получил лестное письмо от Николая Никитина, занимавшегося у него в Доме искусств: «…нетерпеливо дожидаюсь начала занятий с Вами. Я чувствую ту огромнейшую пользу, которую они мне принесли – и не знаю, чем смогу Вас за это отблагодарить. Из слепого Вы меня сделали зрячим. Буквально!»[150]

Позже Никитин задумывался о том, не навредило ли им влияние Замятина, особенно его любовь к стилизации и частое использование «провинциализмов». Однако он признавал: «Он учил эту молодежь кристальной любви к русскому слову, к поэтизации его, к бескорыстной вере в него… <…> глубокое, засевшее в душу понимание, что такое русское слово, каков его вес, как много оно значит в литературе…» [Стрижев 1994: 118]. Один из преподавателей Дома искусств А. Я. Левинсон вспоминал об истинном педагогическом таланте Замятина: «Сдерживал их стальной рукой и насмешливо прищуренным взглядом. Молодую стихию он подчинил дисциплине. Умел показать ученику прием, точно рассчитанный и скупой, сберегающий энергию и бьющий в цель»[151]. Полонская будет вспоминать, что «Замятин был очень резок. Но умница, замечательный человек» [Стрижев 1994: 110–111].

Весной 1921 года Замятин все так же был чрезвычайно занят, читая лекции и посещая редакционные или организационные собрания. Левинсон, в марте эмигрировавший за границу, позднее написал воспоминания о Замятине той эпохи, в которых вновь подчеркивал выделявшую его «английскость»:

Влияние его чрезвычайно велико: для тех же, кто знает лишь невысокую стопку его книг, оно подчас загадочно. Это власть личная, прямое излучение закаленной воли. Весь Замятин ладно скроен; все в нем точно пригнано; крепок и гибок; нетороплив, а все у него спорится; молчалив, зря себя не тратит. Волосы зачесаны на прибор, на устах усмешка, в углу усмешки трубка; табак в ней крепкий, пахучий и ровный: Navy Cut. Англичанин из Лескова; колонизатор в белом шлеме; мистер Замятин; Замятин-эффенди; джентльмен[152].