Англичанин из Лебедяни. Жизнь Евгения Замятина (1884–1937)

Итак, на этот раз Замятин не смог добраться до Лебедяни и вскоре вернулся в Петроград. Тем не менее он писал Чуковскому, все еще заведовавшему Холомками, что в Москве за ним бегали две женщины, одной из которых он не отдал бы ничего, кроме «…4–5 вершков соответствующей части себя», в то время как ради другой он, возможно, смог бы пожертвовать частью своей души. В первой половине июля он был занят редактированием второго номера журнала «Дом искусств», занимался другими издательскими проектами и заканчивал статьи, недописанные друзьями. В то же время он с завистью думал о том, как Чуковский наслаждается душистыми липами и голосом кукушки. Очевидно расстроенный тем, что не смог поехать в Лебедянь, он думал о возвращении в Холомки, а точнее в Вельское Устье, и, возможно, даже вместе с Людмилой. Он пытался собрать немного денег, чтобы Людмила смогла отправиться отдохнуть (а ему самому нужно было сходить к стоматологу – выпало несколько пломб). Для этого он написал еще одно предисловие к произведениям Герберта Уэллса.

Портрет А. М. Ремизова работы Ю. П. Анненкова (1920 год) («Портреты», Петербург, 1922)

Интересно, что он планировал взять с собой Людмилу, потому что, судя по всему, именно в это время у него началась довольно болезненная романтическая связь с дочерью Гагариных – княжной Софией. Она помогала управлять бывшим имением отца и, возможно, была как раз той женщиной, ради которой он мог пожертвовать частью своей души[158]. Его супружеская жизнь с Людмилой, по-видимому, периодически включала в себя подобные случайные романы, но в целом они, судя по всему, не расстроили их брак. Как он написал Чуковскому, не беда, если поездка в Холомки не удастся: «…буду сидеть тут и доделывать злейший роман»[159]. Речь идет о романе «Мы», которым он был «болен» в то время.

Портрет А. А. Блока в гробу работы Ю. П. Анненкова (1921 год) («Портреты», Петербург, 1922)

В начале августа он еще был в Петрограде, работая в Комитете по оказанию помощи голодающим в Поволжье, созданном вместе с Горьким, Ремизовым, Белым, Ахматовой и Блоком. Горький покинет Россию в октябре – частично для того, чтобы работать от имени этого комитета, но также по состоянию здоровья[160]. Он не вернется в Россию на протяжении нескольких лет. Замятин продолжал оставаться членом «Обезьяньей великой и вольной палаты» Ремизова, в которой он теперь дослужился до звания «Епископа Обезьянского смиренного Замутия в мире князя обезьяньего»[161]. Однако 28 июля он попрощался с Ремизовыми, которые тоже решили покинуть Россию. Он вписал в альбом жены Ремизова подходящую для момента прощальную цитату из еще не опубликованного романа «Мы», где перефразировал ироничный пассаж, в котором официальный государственный поэт R-13, подобно великому инквизитору Достоевского, утверждает, что счастье важнее свободы:

– Древняя легенда о рае – это, в сущности, о нас, о теперь, и в ней есть глубокий смысл. Вдумайтесь: этим двум в раю был предоставлен выбор – или счастье без свободы, или свобода без счастья; третьего – не дано. Они выбрали свободу – и вечно тосковали об оковах. И вот только теперь Мы снова сумели заковать людей – и, стало быть, сделать их счастливыми [Примочкина 2003: 165–166; Грачева 1997: 21].

Август 1921 года оказался очень тяжелым: 7 августа, в тот день, когда Ремизовы пересекли границу, скончался А. А. Блок[162]. За четыре месяца до этого Замятин отмечал, что Блок выглядел усталым, когда читал свои стихи о России в БДТ:

Какая-то траурная, печальная, неживая торжественность была в этом последнем вечере Блока. Помню сзади голос из публики: – Это поминки какие-то!

Это и были поминки Петербурга о Блоке. Для Петербурга – прямо с эстрады Драматического театра Блок ушел за ту стену, по синим зубцам которой часовым ходит смерть: в ту белую апрельскую ночь Петербург видел Блока в последний раз [Галушкин и Любимова 1999:122] («Воспоминания о Блоке» (1921)).

Замятин сразу же передал Чуковскому печальные известия о кончине Блока и рассказал о еще одной очень тревожной новости: