Англичанин из Лебедяни. Жизнь Евгения Замятина (1884–1937)

Это был в чем-то уникальный этап в развитии отношений между деятелями культуры Советского Союза и русской эмиграции. У Замятина было много друзей, которые смогли уехать из России: Ходасевич в июне того года, Лунц вскоре за ним, Познер, Григорьев, Ремизов, Гржебин, Левинсон, Постников, Даманская. Другие, как Горький и Пильняк, видимо без особых сложностей, получили официальное разрешение на заграничные путешествия. Разумеется, между двумя сторонами проскальзывали напряженность и подозрения. Проект газеты «Накануне» стал элементом проводимой в то время большевистской политики, ставящей целью сделать СССР в глазах внешнего мира более гостеприимным и готовым на уступки государством, чтобы убедить своих граждан вернуться домой. Это казавшееся примирительным настроение советского правительства в первые годы НЭПа означало, что писатели в России могли рассматривать возможность публикации за границей и поддерживать довольно регулярную переписку со своими друзьями в эмиграции. В конце мая 1922 года Замятины получили письмо из Парижа от художника Б. Д. Григорьева – не первое с тех пор, как он уехал в Финляндию в 1919 году. Он убеждал Замятина опубликовать «Мы» в Париже, а не в Берлине, но одновременно и предостерег его: «Возможно ли только такое дело затеять с Европой, это уж Вы обдумайте сами сначала» [Терехина 1988: 166]. Замятин, конечно, на тот момент был очень осторожен, когда писал о своих планах: его следующее письмо Постникову в Берлин было подписано «Карповым», псевдонимом, явно намекающим на его недавний адрес. Не называя открыто ни людей, ни произведений, он сослался на том своего собрания сочинений «Островитяне», который Гржебин вот-вот должен был издать на русском языке, предложил Постникову попытаться организовать его перевод на французский или чешский и добавил:

Большую мою вещь [ «Мы»], начало которой читал Вам прошлым летом, кончил только теперь. Когда выйдет здесь – пришлю. А что, если печатать ее одновременно в Парижском Вашем журнале? Поговорите с ними. Здесь с книгами, с издательствами становится плохо. Типографские тарифы неимоверные, книга гибнет, издательства лопаются. Как бы не пришлось из-за этого ехать к Вам. Вы там теперь обжились – напишите, как, по Вашему, могу ли я сносно жить у Вас.

Однако Пильняк, гостивший у Ремизова в Берлине, без особого восхищения писал о том, что ждало русских в Германии: «Скажи всем, чтобы никто не ездил, если не хочет дураком себя чувствовать, – а почему, скажу при свидании по секрету»[187].

Несмотря на примирительные сигналы Советского правительства, политическая ситуация в России на самом деле отнюдь не улучшалась. Насколько сильны были подозрения властей по отношению к Замятину, стало ясным, когда представители органов наконец повели себя решительно и арестовали его и многих других в ночь на 16 августа 1922 года. На этот раз он проведет в тюрьме почти месяц. Предысторию этого эпизода, кульминацией которого стало массовое изгнание интеллигенции из Советской России на «философских пароходах» той осенью, хорошо описывает А. Ю. Галушкин: