Англичанин из Лебедяни. Жизнь Евгения Замятина (1884–1937)

Это и лучше: <…> при той травле по моему адресу, которая сейчас идет (и будет идти) – мне тяжело оставаться здесь, Вы это поймете. Нелегко мне будет и за границей – именно потому, что я не белый, но это уже по-другому и, думаю, легче. Если меня будут высылать куда-нибудь внутрь России или оставят в Петербурге <…> – буду просить Вас помочь мне выбраться за границу – на время [Галушкин 1992: 14–16].

Замятин в итоге получил от Ягоды справку, позволяющую ему уехать, но ситуация оставалась совершенно неясной[193]. Он не знал, что благодаря обращениям Пильняка и Воронского к председателю Политбюро Л. Б. Каменеву в Москве его «приговор» к выезду за границу уже был отменен. Как вспоминал Анненков:

Постановлением о высылке за границу Замятин был чрезвычайно обрадован: наконец-то – свободная жизнь! Но друзья Замятина, не зная его мнения, стали усердно хлопотать за него перед властями и в конце концов добились: приговор был отменен. Замятина выпустили из тюрьмы, и <…> к своему глубокому огорчению, он узнал, со слов Бориса Пильняка, что высылка за границу не состоится [Анненков 1991, 1: 256].

Его самодисциплина и «английская» склонность быть сдержанным в высказывании собственных взглядов знакомым, кажется, привела в этом случае к обратному эффекту, так как это стоило ему возможности уехать.

19 сентября Л. Д. Троцкий опубликовал в «Правде» статью, в которой осудил влияние Замятина на «бесплодных» «Серапионовых братьев» и прокомментировал том «Островитян»: «В конце концов автор сам островной человек, и притом с маленького острова, куда он эмигрировал из нынешней России. И пишет ли Замятин о русских в Лондоне или об англичанах в Петрограде, он сам остается несомненным внутренним эмигрантом» [Галушкин 1992: 22, примеч. 61]. Подобные сомнения в его политической благонадежности еще раз подтверждали ту цену, которую Замятин заплатит за принятое им обличье «англичанина» в России. Писатель и мемуарист М. А. Осоргин, которого в числе прочих 24 сентября выслали из страны на первом «философском пароходе» (как эти два корабля назвали позже), считал, что именно по решению Троцкого Замятин и другие писатели были арестованы или высланы из страны[194]. Замятин и Анненков были в числе немногих, кому хватило смелости присутствовать при отъезде десятков московских интеллигентов и их семей, отправлявшихся из Петрограда морским путем в Штеттин. «Вскоре после выхода из тюрьмы Замятин вместе со мной присутствовал на Николаевской набережной, в Петрограде, на проводах высылаемых из Советского Союза нескольких литераторов <…>. Сразу же после этого Замятин подал прошение о его высылке за границу, но получил категорический отказ»[195]. В целом, видимо, пережитый опыт не слишком расстроил его, и он быстро вернулся к преподавательской и литературной деятельности. Чуковский, всегда придиравшийся к чему-то, прокомментировал его поведение на встрече «Серапионовых братьев» с датским писателем в Доме искусств 30 сентября, состоявшейся через неделю после отплытия первого корабля: «Замятин был тут же. Он либеральничал. Когда говорили о писателях, он сказал: да, мы так любим писателей, что даже экспортируем их за границу. <…> Вся борьба Замятина бутафорская и маргариновая» [Чуковский 2003: 252]. Сам Дом искусств закроют уже в конце года.

Воронский ответил на «прощальное» письмо Замятина в тот же октябрьский день, когда заканчивал длинную статью о его творчестве для «Красной нови», где, как сам писал ему, хвалил писателя за многие его рассказы, но критиковал за «Дракона», «сказки» – и роман «Мы»: