Англичанин из Лебедяни. Жизнь Евгения Замятина (1884–1937)

В конце осени 1922 года предложение издательства «Аквилон» вызвало новый всплеск творческой активности у Замятина. Точно неизвестно, встречался ли он ранее с художником Б. М. Кустодиевым, с таким озорным юмором проиллюстрировавшим его фривольную историю о преподобном Эразме прошлым летом. Вероятно, они уже встречались до этого. Несколько лет назад Замятин был очень впечатлен картиной Кустодиева, которую увидел на выставке «Мир искусства», когда писал «Уездное»: «Правда, Кустодиев видел Русь другими глазами, чем я – его глаза были куда ласковей и мягче моих, но Русь была одна, она соединяла нас – и встретиться раньше или позже нам было неизбежно». «Аквилон» надеялся, что Замятин напишет статью, которая стала бы предисловием к альбому акварелей, созданных Кустодиевым в 1919–1920 годах: «Статьи я не стал писать, я сделал иначе: просто разложил перед собой всех этих кустодиевских красавиц, извозчиков, купцов, трактирщиков, монахинь <…> – и сама собой написалась та повесть («Русь»), какая вошла в книгу “Русь”»[199]. В рассказе, действие которого происходит в придуманном городе Кустодиеве, Замятин описывает великолепную красавицу Марфу, пышную обнаженную «русскую Венеру» с одной из самых известных картин Кустодиева, и рассказывает о ее жизни с мужем-купцом, а после того, как муж отравился ядовитыми грибами, – с любовником-цыганом. Тот вневременной мир, который он описал, был миром старой царской России, миром уездных городов, подобных Ельцу и Лебедяни: «…сказочники <…> расскажут <…> о Руси, расскажут для нас, кто десять лет – сто лет – назад еще видел все это своими глазами…» Рассказ стал неожиданным возвращением Замятина к атмосфере «Уездного», написанного десятью годами ранее; с тех пор очень многое изменилось, особенно за последние пять лет, прошедших с 1917 года. Но этому рассказу не хватает сатирической остроты, которая была в «Уездном» – вместо этого в ней автор смакует физические и чувственные радости сонных русских провинций. В контексте его ареста и мучительного обдумывания возможности эмиграции этот рассказ выглядит эскапистской грезой.

В конце 1922 года, к Рождеству, Замятин написал продолжение юмористической «Краткой истории “Всемирной литературы” от основания и до сего дня». В этом тексте много шуток для своих, в нем автор изображает себя добродетельным «Эвгенесом», который лишь пишет «…благочестивые и поучительные истории, служа примером для многих». В какой-то момент, однако, «чужеземные воины» всадят его «в темницу», упрекнув его: «Где же твое благочестие? Ты не пишешь слова единого хвалы нашим истинным кумирицким богам и их статуям».

К концу года произошло несколько радостных событий, связанных с публикацией романа «Мы». В декабре он получил открытку от Зильбурга из Нью-Йорка, в которой тот писал, что английский перевод «Мы» практически завершен и что теперь он надеется получить пьесу Замятина (предположительно «Огни св. Доминика»)[200]. Кроме того, в конце декабря 1922 года он еще раз вернулся к роману, написав текст, который должен был стать к нему предисловием. Его надежды на публикацию произведения в России снова выросли, так как в том же году Иванов-Разумник и С. Д. Мстиславский стали издавать новый журнал «Основы» в духе прежних «Заветов». Предвосхищая свою статью «О литературе, революции, энтропии и о прочем», Замятин в предисловии к роману отвечал критикам вроде Воронского, аргументируя необходимость дальнейших бурь и революций:

К счастью, мы живем в грозовые дни. <…> Дальше – есть добрые люди, мечтающие до безгосударственного строя доехать в спальном вагоне эволюции. Эти добрые люди забывают о диалектике, о неизменном законе социальной инерции: государство переживет себя и свои задачи, но, конечно, добровольно умереть не захочет – и снова молнии, бури, пожары. Таков есть закон, вечно украшающий грозовым «р» мягкое «эволюция». Еще очень далекое, сейчас еще, может быть, никому не слышное дыхание этой грозы – на следующих страницах[201].