Англичанин из Лебедяни. Жизнь Евгения Замятина (1884–1937)

8 июня Никитин написал ему из Лондона: «…меня очень печалят Ваши недоразумения с нашими московскими друзьями. М. б. это слово совсем не подходящее, но я боюсь думать иначе». Можно предположить, что имеются в виду его проблемы с ГПУ Никитин замечает, что Замятину, вероятно, было бы легче в Англии, чем ему самому, так как у него «прочное лондонское сердце». Он также сообщает: «Мг Джон Голсуорти просил меня передать Вам привет. Мы недавно обедали вместе на ежемесячном обеде нашего Pen-Club» [ОР ИМЛИ. Ф. 47. Оп. 3. Ед. хр. 148]. Голсуорси, который недавно закончил «Сагу о Форсайтах», стал первым президентом Международного ПЕН-клуба, основанного в 1921 году. Никитин и Пильняк поехали в Англию с официальной миссией – они должны были написать отчет об экономической ситуации в Британии. Через несколько дней после отъезда они отправили Замятину совместное шуточное письмо, в котором упоминали, как скучно в Англии – отчасти чтобы он не переживал, что сам не может быть там. Они встретились с Гербертом Уэллсом и Ребеккой Уэст, которые тоже передавали ему привет [Андроникашвили-Пильняк 1994: 132–133].

В этой неопределенной ситуации Замятин продолжал продвигать роман «Мы». В январе 1923 года он устроил читку на небольшом собрании во «Всемирной литературе»[205], что привело к еще одному неприятному замечанию Чуковского:

Ой, как скучно, и претенциозно, и ничтожно то, что читал Замятин. Ни одного живого места, даже нечаянно. <…> Старательно и непременно чтобы был анархизм, хвалит дикое состояние свободы, отрицает всякую ферулу, норму, всякий порядок – а сам с ног до головы мещанин. <…> Дурного тона импрессионизм. Тире, тире, тире… <…> Его называют мэтром, какой же это мэтр, это сантиметр. Слушали без аппетита [Чуковский 2003: 266-67].

Однако В. П. Ключарев, актер МХАТа, поблагодарил его за чтение романа, доставившее ему «…громадное наслаждение». Ключарев также подвигнул Замятина на новый этап творчества, попросив его подготовить сценическую версию «Островитян»: «…обязательно делайте пьесу <…> до Вашего отъезда»[206]. Той весной Замятин все еще ждал известий от Мстиславского из «Основ» относительно того, как обстоят дела у романа «Мы» с цензурой[207]. Тем временем он продолжал переговоры о публикации других своих сочинений – например, о перепечатке «Кругом» сборника «Уездное» тиражом в 3000 экземпляров[208]. В том же месяце книга Кустодиева и Замятина «Русь» была издана тиражом в 1000 экземпляров, который разошелся почти сразу. Издательство «Аквилон» сразу стало планировать второе издание [Graffy и Ustinov 1994: 349–350].

Все это время у него, как обычно, было много встреч, в том числе с Ахматовой. Видимо, поэтесса полностью переняла игру с куклами, принятую в семье Замятиных (пупса, которому довольно трогательно присвоили отчество его «отца» Замятина, звали Ростислав Евгеньевич Растопырин, а плюшевого мишку – «Миша в шкуре»): «Завтра я приду к Вам с Ростиславом. Умоляю Людмилу Николаевну и “Мишу в шкуре” простить мне, что я похищаю Р. Е. Растопырина на сегодняшнюю ночь». Через месяц Ахматова подпишет фотокарточку «Моему милому другу Людмиле Николаевне Замятиной с любовью и благодарностью» – за ее заботу в то время (возможно, и медицинские советы по здоровью). 1 апреля 1925 года их общий друг П. Н. Лукницкий отмечал, что Ахматова сильно привязалась к Людмиле: «Отзывается о ней с большой теплотой, рада ее присутствию и благодарна ей за уход и заботы». Он же пишет о том, что Ахматовой нравились прямота и смелость Замятина, несмотря на то что ее поэзия его мало или совсем не интересовала[209]. По его собственному выражению, «…по части стихов я дилетант»[210].