Англичанин из Лебедяни. Жизнь Евгения Замятина (1884–1937)

Даже после того, как роман был официально запрещен, Замятин позволял отдельным людям читать его. В следующем году В. А. Рождественский писал ему: «То, что Вы дали мне – прекрасно. Вам я обязан одной бессонной ночью и выбитым из колеи днем. Об этом не жалею, конечно, а очень и очень прошу Вас оставить мне рукопись еще на 3–4 дня. Дома читаем ее вслух (шире это не уйдет никуда). Мне кажется, меня давно так не волновала книга наших лет»[224].

Из Берлина в Россию ненадолго приехал И. Г. Эренбург, который впоследствии сыграет важную роль в жизни Замятина. В те годы он пользовался недоступной почти никому свободой передвижения, так как сочувствовал советским властям и приобрел много контактов среди левой европейской интеллигенции во время своего политического изгнания до революционных событий 1917 года. Их первая встреча состоялась в марте. К декабрю Эренбург переехал из Берлина обратно в Париж, где жил с 1908 года до революции, и в красочных деталях описывал оживленные вечера в своем излюбленном месте – кафе «Ротонда» на Монпарнасе. Он пытался опубликовать работы Замятина в Чехословакии и Франции. Однако из-за того, что СССР не подписал международную конвенцию об авторском праве, французские писатели ничего не получали при переводе их произведений на русский язык, и, соответственно, французские издатели не спешили принимать русские произведения для перевода на французский [Попов и Фрезинский 1993–2001, 2: 9; Фрезинский 19966: 162–164, 171, 172–173].

Несмотря на запрет советской властью выхода «Мы» в СССР, в течение 1924 года Замятин продолжал переговоры о новых переводах романа для публикации за границей. В январе Вольфганг Грегер, первый немецкий переводчик, изучивший роман, пришел к выводу, что текст талантлив, но в нем «слишком мало русского» на немецкий вкус [ОР ИМЛИ. Ф. 47. Оп. 3. Ед. хр. 65]. В августе и декабре того же года Замятин получил письма от Романа Вальтера с просьбой разрешить ему забрать роман у Д. А. Уманского, которого писатель назначил своим представителем после встречи с ним в Ленинграде в апреле[225]. Но Уманский оказался не очень хорошим агентом, и в конце концов Замятину пришлось извиняться перед Вальтером за то, что тот не отвечал ему[226]. Перевод «Пещеры», сделанный Уманским, вышел в Германии в январе 1925 года[227], и тогда же Замятин писал Федину, свободно говорившему по-немецки, чтобы узнать его мнение об этом переводе. Замятин к тому времени уже успел получить письма из Берлина от людей, критиковавших этот перевод и советовавших предложить роман «Мы» Вальтеру[228]. По ту сторону Атлантики дела шли гораздо лучше. В июле 1924 года Зилбург написал из Нью-Йорка, что наконец получил корректорские гранки английского перевода романа. К 1 ноября пробные экземпляры уже были разосланы рецензентам, но официальный выпуск книги был чуть-чуть задержан, так как в США 3 ноября должны были состояться президентские выборы. Одна кино-компания заинтересовалась романом, кроме того, Зилбург послал по экземпляру Герберту Уэллсу и русскому ученому Д. С. Мирскому в Лондон [ОР ИМЛИ. Ф. 47. Оп. 3. Ед. хр. 84].

Самым важным проектом для Замятина в 1924 году оказался новый журнал «Русский современник», который, по мнению одного критика, стал последним свободным журналом, издававшимся в Советской России. Замятин был одним из главных членов его редколлегии наряду с Горьким (находящимся за границей), Тихоновым, Чуковским и А. М. Эфросом[229]. В связи с возобновлением коммерческой деятельности в рамках НЭПа они получили разрешение на публикацию журнала, который должен был выходить раз в два месяца, в форме частного бизнеса [Купченко 1988: 122–123]. В середине апреля редакция купила дорогие билеты в Москву за счет своего спонсора Н. И. Магарама. Тихонов попросил членов редколлегии в присутствии Магарама подтвердить, что они не намерены использовать журнал даже для косвенных нападок на советскую власть: «Все мы ответили: нет, Замятин тоже ответил нет, хотя и не так энергично, как, напр., Эфрос» [Чуковский 2003: 313]. За официальным открытием журнала последовал пир у Магарама, который продолжался до семи утра, при этом стол ломился от яств, ликеров и портвейна тридцатилетней выдержки[230]. 23 апреля Замятин прислал Людмиле нежную записку, обращаясь к ней, как всегда, в вежливой форме, но нехарактерно для себя подписав ее только своим инициалом и обещая вернуться домой через пару дней: «Пусть мальчики [т. е. куклы] до пятницы получше присмотрят за Вами. Е. Спасибо за письмо. Оно такое хорошее, что мне прямо стыдно»[231].