Англичанин из Лебедяни. Жизнь Евгения Замятина (1884–1937)

Когда в середине мая вышел первый номер «Русского современника», работа над вторым уже шла полным ходом. Первый, очень яркий выпуск журнала включал произведения Ахматовой и Сологуба, Эйхенбаума и Тынянова, Горького, Леонова, Андреева, Пильняка и Бабеля, а также «Рассказ о самом главном» Замятина. По поводу последнего Пильняк также написал заметку для юмористического раздела журнала, в которой упоминает, что Замятин перепутал гусениц[232]. В целом рассказ был не очень хорошо принят: Ходасевич написал Горькому из Парижа, отмечая, что «очень плох Замятин, <…> вымученный писатель»; Горький согласился с ним, ответив, что «избыток ума» мешал развитию писательского таланта Замятина и что, несмотря на попытки писать «как европеец», он до сих пор не написал ничего лучше «Уездного». Федин также написал Горькому в июле, ворчливо отмечая, что журнал получился сухим и академичным[233].

Тем временем Замятин описывал Чуковскому, как страшно он устал, пока, выкуривая не менее 50 сигарет в день, заканчивал обзор других современных журналов для второго номера «Русского современника». Речь идет об эссе «О сегодняшнем и о современном», завершенном 8 июля. В этой критической статье Замятин жаловался, что немногие авторы имеют смелость правдиво описывать события предыдущего десятилетия. Однако он отмечает потенциал одного из новых авторов, М. А. Булгакова, чей рассказ «Дьяволиада», по его мнению, свидетельствует о настоящем кинематографическом композиционном чутье автора и соответствует замятинским критериям неореализма, так как в нем используется «фантастика, корнями врастающая в быт». Он также отмечал писателя И. Э. Бабеля за удачное использование им гоголевской техники сказа, где личность автора маскируется наивным повествовательным голосом от первого лица [Галушкин и Любимова 1999: 101–112] («О сегодняшнем и о современном»). В ноябре того же года, находясь в Москве, Замятин вместе с Пильняком пошел на общественное собрание, на котором Бабель был вынужден защищать свой цикл «Конармия» перед помощником главнокомандующего Красной армией С. М. Буденным, возмущенным этим текстом и обвинявшим его автора в том, что тот порочит образ армии[234].

В течение того года Б. Д. Григорьев несколько раз писал Замятиным и достаточно противоречиво отзывался о жизни в эмиграции. Он побывал в Америке, где наконец добился настоящего успеха, и был очарован американским народом, обильной едой и небоскребами с их неоновой рекламой. На недавнем празднике в Бретани они танцевали фокстрот в американском стиле. Однако через пару месяцев он уже писал, что его очень манит предложение вернуться на родину и подготовить декорации для пьес Замятина, так как Америка ему уже надоела и он снова мечтает побывать в России. В декабре в открытке, посланной из Нью-Йорка, он вновь восторженно пишет о собственных успехах и планах поехать во Флориду, чтобы написать несколько портретов на фешенебельном курорте Палм-Бич. Вскоре он опять написал им из Нью-Йорка, сообщая, что уже не хочет возвращаться в Россию и любит только Францию и Париж. Григорьев уговаривал сообщить ему, когда они собираются уехать из России, и предлагал первое время пожить у него. Но дела обстояли таким образом, что «угроза» принудительной высылки из страны – а значит, и возможности для Замятина выехать за границу – в том году окончательно сошла на нет. 8 августа 1924 года уголовное дело, открытое во время его ареста в 1922 году, было окончательно закрыто Ленинградским ОГПУ [бывшим ГПУ]. Осенью 1925 года Григорьев с сожалением отмечал, что «…много разной сволочи приезжает в Париж, но таких драгоценнейших людей как Замятины, все не видать, да не видать»[235].

Когда пришло официальное известие о закрытии дела, Замятин был далеко от ленинградской суеты, уже почти две недели восстанавливая свое здоровье в Лебедяни. Дружеское приглашение Волошина вернуться летом в Коктебель выглядело весьма привлекательным, но он с удовольствием нежился на солнышке в Лебедяни и читал книги среди аромата яблок (в своих письмах он упоминает десять разных сортов)[236]. Людмила, по-видимому, приехала в Лебедянь с ним, так как шуточный документ о дарении ей одной из яблонь датирован 25 августа, но вскоре уехала оттуда в Златоуст [Каталог выставки 1997:12]. Через пару недель Замятин написал ей туда, ласково называя ее своей «дружечкой» (лебедянское слово), очень жалея, что не поехал на юг. 15 сентября он уже был в Москве.