Анна Ахматова. Когда мы вздумали родиться

Ее сорокапятилетний возраст приходится на 1934 год. К этому времени позади у нее было ее знаменитое херсонесское детство, еще более, может быть, знаменитое царскосельское детство и юность, начало творчества, брак с Гумилевым, два визита в Париж и один в Италию, одна из ведущих ролей в петербуржской богеме, влюбленности, ее и в нее, «Цех поэтов», акмеизм (Ахматовой тогда был 21 год), Первая мировая война, революция, обрушение прежней жизни (Ахматовой было тогда 28), голод. Целый ряд эпизодов, примером которых может служит «копка грядок» во дворе Фонтанного дома. Когда мы приходим сейчас в ахматовский музей, в Фонтанный дом, там нас встречает эта ставшая ее музеем квартира, которая на самом деле одно из жутких мест в ее жизни.

Гибель (я продолжаю перечислять) и бегство близких за границу, смерть Блока, расстрел Гумилева, первые волны террора, первое постановление ЦК 25-го года – не арестовывать и не печатать. Пять книг стихов, последняя – «Anno Domini» вышла в 22-м году, когда Ахматовой было 33 и если бы в это время прервалась ее жизнь, мы имели бы совершенно полноценного поэта «Анну Ахматову». Мы бы недосчитались целого ряда замечательных ее произведений, но Анна Ахматова как поэт была уже сложившимся и совершенно очевидным, ярким, редкостным гением России. Затем десятилетия молчания, в которые вошло изучение архитектуры Петербурга, пушкинистика, и наконец 34-й год – арест самого почитаемого и любимого ею поэта Осипа Мандельштама.

Теперь что случилось после смерти. Во-первых, вышло много подпольных воспоминаний об Ахматовой. Прежде всего, конечно, «Записки об Ахматовой» Лидии Чуковской. «Подпольных» я говорю потому, что тогда это печаталось или за границей, или как-то распространялось в запретном виде. Затем – том воспоминаний и анализа времени Эммы Герштейн. Вообще, весь корпус разнообразных мемуаров. Был заложен уровень достоверности, пусть и сыгравшей (как в истории превращения бывшей пунинской квартиры в ахматовский музей) двоякую роль. Достоверности личности и достоверности творчества. Затем пришли 70-е годы, годы углубленного изучения ее стихов и прозы, ее сопоставления с одной стороны с Данте, с другой с Элиотом, ее современником, отдельно с Мандельштамом. Этот фундамент, который не поколеблен с тех пор и не будет никогда поколеблен, заложили три замечательных ученых: Роман Тименчик, Владимир Николаевич Топоров и Татьяна Цивьян. Был задан масштаб величины ее творческой личности, ее фигуры.

Следует отдельно упомянуть о книжке Надежды Мандельштам. Собственно говоря, первая книжка вышла еще при жизни Ахматовой, Ахматова ее не стала читать. Она хотела сохранить такую, какая была, дружбу и преданность и подозревала, что в этой книжке будет что-то, чего лучше ей не знать про Надежду Яковлевну. После смерти Ахматовой Надежда Мандельштам написала еще две книжки, которые, с моей точки зрения, заложили другой фундамент, а именно допустимости небрежного, самоуверенно-снисходительного отношения к поэтам вообще, к Ахматовой в частности. Ну там, во второй книге, если я не ошибаюсь, автору очень нравилось повторять, что Ахматова спросила папирос, и Надежда Мандельштам сказала, что она сходит купит, и Ахматова сказала: «Зачем, я сама схожу». И после этого – страницы того, что да, так и надо, поэтов посылать за папиросами, как если бы это что-то этакое значило, стоило рассуждений. Короче говоря, это был такой, с моей точки зрения, поворот, первая перефокусировка взгляда на Ахматову – чего невозможно было представить при жизни. Затем пришел 89-й год, столетие Ахматовой, обвал публикаций, выходили все время двухтомники, двухтомники, двухтомники, несколько подряд вышедших собраний сочинений. А затем возникла линия – не могу найти лучшего слова – «пинания» Ахматовой.