Annularis (СИ)

Аллен всё-таки не сдержался и всхлипнул, прижав ладони ко рту. Внутри всё было словно выжжено. Там были лишь обуглившиеся обрывки его надежды на хорошее (= счастливое) будущее. Он чувствовал себя так, словно вновь оказался в том дне. Когда Адам убил родителей.

Тогда Аллен просто вышел на улицу, не до конца понимавший и не желавший верить, и долго-долго смотрел в небо, надеясь увидеть там хоть что-то. Он думал, как папа снова будет прижимать его к груди, целуя в макушку, как отец вновь усадит себе на плечи и примется рассказывать про симфонии австрийских классиков.

Но никто не пришёл.

И чуда не произошло.

Тогда всё покатилось по наклонной.

Внутри у него было так же пусто, как и сейчас.

Аллену казалось, словно из него вырвали приличный кусок. Словно в груди — дыра. Залитая кровью дыра, которую уже невозможно зашить.

Аллен зажмурился, сползая на землю, и поднял взгляд в небо.

Идиот. Если бы он тогда поверил своему сердцу, а не сладким речам Адама, было бы ему сейчас также пусто?

Наверное, все же нет. Потому что Тики знал бы, что Аллен был с ним до последнего — принадлежал ему до последнего — и никогда в нем — ни секунды — не сомневался.

А сейчас Тики нет. Даже его тела — нет.

И их с Алленом — тоже нет.

Вообще ничего нет.

Аллен знал, что должен подняться после этой потери и пойти дальше — потому что в его утробе живет ребенок Тики (о котором он тогда на какую-то секунду подумал — господи, он не наш, как же хочется его из себя выдрать). Потому что на корабле ждет Тимоти, недавно впервые запустивший Ковчег сам и теперь наверняка переживающий огромный стресс из-за этого.

Потому что еще не так давно Аллен сам доказывал Канде, что больше не мальчик-суицидник и знает, что ему делать и как жить дальше, и что не надо его так интенсивно опекать и ограждать от мира.

Сейчас Аллен очень хотел той заботы и опеки, от которой так просто прежде смог отказаться.

Потому что именно Канда помог ему пережить то ужасное время.

Аллен знал, что должен был подняться, но сил на это у него совершенно не было. Он ругал себя, обзывал, заставлял вставать и гневно сжимал кулаки, но силы не возвращались, и Уолкер даже позволил себе ядовито ухмыльнуться, отчего лицо со стороны шрама неприятно стянуло.

— Встань же, идиот, — зашипел он уже совершенно зло и резким рывком поднялся на ноги, пошатнувшись.

И — вдруг замер, втянув воздух полной грудью.

Сквозь всё ещё не выветрившийся запах гари и сгоревшей плоти ясно проскальзывал неуловимым ветерком аромат медикаментов и лаванды.

Той самой лаванды, которой пах Тики.

Его Тики.

Аллен бросился с места, не веря своему носу.

Надо сказать, он и до этого довольно далеко ушел от места посадки корабля и находился сейчас где-то в зоне последнего блока (он плохо знал планировку, но Тики сказал, что конечный — это блок Трайда, еще одного дядьки парня, который занимался зоологией и ботаникой в Семье), однако сейчас… Запах слышался откуда-то из самого хвоста бункера. Возможно, там был запасной выход или еще что.

Аллен пробрался ближе к знакомому аромату, беспощадно кусая губы и мечтая, чтобы это не было вывертом его больного сознания или галлюцинацией, и принялся порывисто разбирать завал, раскидывая камни в стороны и совершенно не заботясь о сохранности своих рук.

Во всем этом котловане он остался сейчас один, потому что Ковчег скоро должен был подниматься в воздух, и… ну, в общем, ему, как видно, решили просто дать еще немного времени попрощаться.

Потому что каждый из членов экипажа знал об их с Тики отношениях еще до речи Адама, хотя никто никому ничего и не говорил.

Наверное, это было просто и вправду видно.

Тики обнаружился под завалом всего в десятке метров от обломка стены, в котором красовался провал двери. Он был весь окровавленный и жутко бледный, на виске наверняка будет шрам…

Но он дышал.

И он был живой. Живой.

Аллен буквально стек вниз, в подобие пещеры, образовавшееся от опирающихся друг на друга обломков стен коридора, на которые навалились все остальные камни, и все-таки безудержно заплакал.

Рядом. Он наконец-то рядом.

И Аллену было совершенно плевать, что Тики наговорит ему при пробуждении: гадости или нежности — сейчас было важно то, что он рядом. И что жив.

Уолкер с судорожным вздохом прижался к парню, пачкаясь в гари, пепле и грязи, и, аккуратно подхватив его на руки, поспешил к Ковчегу.

Если бы использовал свои способности, добрался бы за несколько секунд, но Аллен принципиально не использовал ничего из своего «идеального» арсенала — лишь, так сказать, то, что нельзя было не использовать: нюх, слух и чутьё с силой.

Иногда Уолкер даже думал, что хорошо, что он такой. Потом ругал и материл себя, уверяя, что это ужасно.

Потому что все опыты, проводимые Семьёй, ужасны.

Тики на руках был таким хрупким, таким лёгким и израненным, из-за чего Аллен нёс его как драгоценного. Микк и был драгоценным, только Уолкер осознал это слишком поздно.