Античная метафизика: Страсти по бесплотному

Итак, самобытие оцеляется, сохраняется организованной поверхностью, но организованная и зафиксированная в этой организованности поверхность — это форма. Форма возникает лишь в момент стабилизации в отношении с другим. В самом деле, неповрежденные поверхности свидетельствуют об установившемся равновесии, когда одно и другое находятся каждое по ту (свою) сторону соответствующих поверхностей, когда же равновесие и пассивность преодолеваются, то поверхности либо разрываются, разрушаются, либо находятся в непрерывном становлении и неуловимы. Следовательно, форма – это момент стабилизации в процессе взаимополагания телесного и бестелесного, когда то и другое находится у себя, то есть это момент самотождественности телесного. Собственно телесность (как наличие отграничивающих внешнее и замыкающих внутреннее в себе самом поверхностей) в своей высшей осуществленности и есть форма. Шпенглер пишет, что трагическое у греков приходит извне, в противоположность западному трагическому, которое развивается из внутреннего к внешнему²⁹, и, действительно, когда форма, достигнутая телесностью, понимается как основа самобытия, его квинтэссенция, тогда трагическое должно иметь направление извне внутрь и деструктурировать поверхность, разрушать форму. Аид – послесмертие – несубстанциальное бытие, бытие нетелесное, там нет "аполлонийской брони собственного тела" (К. Палья), хотя то, что было внутри – душа, —то остается, но это не жизнь, а тень жизни, ибо не тело, но подобие тела, тогда как жизнь=пластическая самость=тело. Грек обозначает свое "я" словом "". «Судьба мучает и терзает чувственно-настоящую личность Эдипа, его "эмпирическое я", даже более того, – его . Эдип жалуется (Rех., 242), что Креонт нанес ущерб его телу и что (Соl., 355) оракул грозит его телу. А Эсхил в "Хоэфорах " (704) называет Агамемнона "флотоводящим царственным телом"»³⁰.

Как уже было сказано, если бытие понимает себя как пластическую самость, то и Другое понимается как пластическая самость. Человек неотвратимо движется к познанию божественной природы Другого по своей собственной мере конечности и телесности. Природа Другого в мифе человечески предопределена к соотнесению с телесностью: известно, что мифологические божества — божества воплощенные, и воплощенность — сущностное качество мифа. И хотя миф — процесс действительной фальсификации человеком архетипического образа, однако, и Бог говорит о телесности и конечности посредством энтелехии, значит, мифологическую фальсификацию архетипического образа следует понимать как, некоторым образом, и божественно предопределенную.

С другой стороны, приравнивая миф к ритуалу, мы говорили, что, в ритуале человек осуществляет деятельность чистой поверхности, деятельность имитации божества, при этом человек не претендует на то, чтобы самому заполнить внутреннее пространство, образованное благодаря организации поверхностей. Человек ждет, что в сосуд, составленный этими им произведенными поверхностями, изольется само божество: согласно Арнобию, язычники утверждают, что они не поклоняются ни бронзе, ни серебру, ни золоту, из которых сделаны их идолы, а лишь тем существам, что вследствие священных заклинаний вселились в эти искусственные изображения.

Итак, миф представляет Другого динамически — имитационной деятельностью, деятельностью чистой поверхности — и структурно-совершенной организацией поверхности, структурой "золотого сечения", блестящей аполлонийской конструкцией поверхностей, обращенной в конфигурацию или внешнюю форму.