Антигония. Роман

Из-за хождения по ночным увеселительным заведениям мы с Джоном не высыпались. Boîte ― так эти заведения называют французы ― в дословном переводе значит «коробка». И это поразительно точно передает внутреннее состояние ― ощущение чего-то замкнутого и пустого в собственной черепной коробке, ― которое выносишь с собой, вырвавшись из упаренной, потливой толпы на улицу, когда в лицо бьет свежесть ночи, а в уши дышит ночная тишина спящего города.

Прежде чем разъезжаться по домам, приходилось приводить в чувства Коммодора. Вчерашний трезвенник, он дурел от двух рюмок спиртного. Держа себя за виски, Коммодор гоготал на весь квартал, будто наглотавшись какой-то дряни в пилюлях, которой только что торговала шпана, шнырявшая туда-сюда сквозь дрыгающуюся толпу…

К концу недели развязавшись с делами, Хэддл собрался съездить куда-то под Биарриц. Знакомые приглашали его погостить у них за городом несколько дней.

Накануне отъезда Джон позвонил мне и стал настойчиво уговаривать меня поехать вместе. К., его знакомый ― потомок еще царю-батюшке служившего адмирала ― не говорил по-русски, но носил звучную русскую фамилию с двумя «ff» и вообще слыл будто хлебосольным и добрейшим малым. На пару с женой, француженкой, они приглашали нас к себе на неделю. Джон даже уже успел с ними всё обсудить.

— Море рядом. Места ― вообразить не можешь! Заодно порыбачить съездим. Ты ведь так никогда и не рыбачил с катера, на море? Прав я или нет? ― уговаривал меня Хэддл. ― My Lord! Завидую тебе. Хотел бы я пережить это ощущение еще раз. После первого раза бредишь ночами, ходишь как чумной…

Усадьба находилась на окраине села, оградой примыкала к ферме с живописно беспорядочным хозяйством, просматривающимся со всех сторон, и ее окружал необозримый земельный участок. Внук адмирала, некогда прославившего историю российских завоеваний, приобрел дом в полуразрушенном состоянии у разорившегося фермера, заплатил за усадьбу мизер ― с землей всего шестьдесят тысяч франков, что казалось невероятным, поскольку это был даже не дом, не дача, а настоящий maison de maître.

Пятнадцать комнат. Флигели. Большая часть двора, обнесенного старинной каменной стеной, утопала в синеватой тени столетних дубов. Имелись даже конюшни ― размером с ангар для небольшого реактивного самолета, но хозяева держали здесь машины ― старенький серый «ягуар» и крохотный «остин-моррис» с открывающимся верхом. Вокруг ― газоны. За домом ― косогоры, заросшие шиповником, бузиной и целые плантации папоротника. При въезде в ворота ― вспыхивающая на деревьях иллюминация. Гирлянды лампочек, снабженные датчиками движения, загорались сами, стоило живой душе появиться во дворе…

Прием нам оказали действительно радушный. Джона хозяева повели в почетную «голубую» спальню, находившуюся в той же половине дома, которую они занимали вместе с другой парой, тоже американцами, приехавшими из Санта-Фе и гостившими здесь уже несколько дней. Джон не был с парой знаком. Мне же выделили уютную комнатку во флигеле. Заглянув в нее позднее, Джон мне тотчас позавидовал. Он предпочел перебраться в аналогичную, в противоположном крыле, потому что там имелся отдельный выход во двор, а окна выходили на заросли бамбука высотой с настоящий лес, который некогда высадил сам хозяин.

Просторный дом оказался полон и других гостей. Атмосфера царила богемная, народ жил, как хотел, каждый по своему распорядку дня, отчего присутствие такого количества гостей невозможно было сразу и обнаружить. Как нам объяснил хозяин, вместе гости собирались только в вечернее время, как правило, е аперитиву.

Готовясь к ужину, который планировался прямо на кухне, хозяйка дома и суетилась вокруг стоявшего здесь большого стола. В просторном помещении с высокими потолками и с чугунной печкой, от которой тянулся, загибаясь вдоль потолка, металлический хобот дымоотвода, было по-деревенски тепло, уютно и оживленно.

На ужин нас собралось восемь человек. И все что-то наперебой рассказывали. Хлебосольный хозяин ― рослый худой добряк с широкоскулым, немного татарским лицом и жидким загривком ― восседал во главе стола. В его светлых, легкомысленно-пытливых глазах действительно угадывалось что-то русское. Молодая жена его, миловидная бретонка с завораживающей улыбкой, с веселой непринужденностью обслуживала стол. Прежде нас приехавшие американцы ― здоровяк Рандольф, уткнувшийся в какой-то толстый фолиант, и его миниатюрная подруга, которая еще недавно была зубным врачом, но теперь, сменив профессию, решила стать художницей и будто бы уже даже пользовалась успехом, ― пара сидела справа от меня. А по левую руку рядом с Джоном место за столом заняла еще одна супружеская чета, французы из Парижа Шарли и Коко. Он — толстяк. А она — сухая и загорелая, словно спринтерша. Но оба с какими-то птичьими, не очень привлекательными лицами.