Антигония. Роман

Когда он подцепил первого бара, я настолько был рад за него, что у меня стучало в висках. Джон выволок рыбину на берег. Лаврак попался крохотный, сантиметров в двадцать пять. Подойдя полюбоваться на улов, я повалял в руках изящно серебрившуюся рыбку, выпустил ее в подползшую к ногам пену, и мы опять разошлись в разные стороны.

Джон посылал свой воблер с удвоенным пылом. Как и всякий левша, спиннинг раскачивал в левой руке, катушку вращал правой. Но со стороны это выглядело необычно, особенно заброс левым боковым движением из-под плеча. Довольно искусно заставляя пластмассовую рыбку «рыскать», он не давал ей, как мне казалось, приостановиться, слишком торопился. В холодной воде бар охотится не так резво, не так, как летом в теплой прогретой воде. К тому же его леска, обыкновенная, монофиламентная, не переставала свиваться в кольца. Джон распутывал ее уже дважды, и даже издали было видно, что он начинает выходить из себя…

Прошло около часа. Мы перепробовали разные места на участке берега примерно в пятьсот метров. Безрезультатно. Скорая удача оказалась случайной. Но так часто и бывает при лове бара. Вода была слишком мутной и холодной. Воблеры как у Джона, так и у меня, хотя я использовал плавучий, не переставали хватать бороды ламинарии, а от прилипчивого зеленого салата и подавно не было спасения.

Джон решил сменить серебристый воблер на голубоватый и более матовый, более подходящий для непрозрачной воды. Рыбка тоже была акустической, с шариками в брюшке и с «нагрудником», но чуть тяжелее. Вернувшись на свой утес, он продолжал неутомимо размахивать спиннингом. Но не прошло и пяти минут, как у него случился зацеп. Хэддл лазил по оголившимся рифам вдоль самых волн, размахивал спиннингом, как кнутом, рвал леску то влево, то вправо, опять стравливал. Но воблер засел намертво.

Хэддл решил сделать перекур. Отложив спиннинг, он сел на камни. Я приплелся к нему. Мы молча посидели. Затем я решил бросить пару раз здесь же, но левее, где стало заметно сильное течение. Однако лохмы ламинарии и здесь не давали провести воблер даже десяти метров. Леска 0,28 едва выдерживала тяжесть. Хэддлу она казалась ненастоящей. Остаточная деформация не соответствовала диаметру, как он уверял, указанному на бобине, поэтому леска и свивалась. С мультифиламентной, с плетеной леской, которой он обычно пользовался, таких сложностей не возникало. Он явно упрекал меня.

— Я тебе предлагал купить трэс, а ты ― нет… развесил перед ним уши, перед Жаном, ― сказал я. ― Рыболовы ― болтуны. Он, кстати, предлагал тебе перемотать леску на станке… на катушку. Ты ведь сам наматывал? С заводского барабана?

— Какая разница?

— Огромная! Когда ты перематывал, барабан валялся или ты насадил его на что-нибудь, чтобы вращался?

— Валялся.

— На карандаш нужно было насадить. Леска перекрутилась. Вот и кольца.

Хэддл с безразличием покуривал. Затем он показал рукой на берег в южном направлении:

— Ты посмотри, что там творится… Тьма тьмущая!

Перед Пирьякским портом черное от оголившихся камней побережье пестрело от людских фигурок. Особенно впечатляющее скопление людей привлекало взгляд на уровне Пор Кеннета, на отрезке берега в нашу сторону. И по всему этому оголившемуся пространству, испещренному расщелинами, что-то повсюду копошилось. Казалось, что камни облепила мошкара. О том, что наплыв людей в большой прилив неизбежен, нас предупредили, но такого столпотворения мы всё же не ожидали…

Вскоре нам пришлось отдалиться от края расщелин, с которых при забросе можно было достичь более-менее чистого глубоководья. Перебрасывать становилось всё труднее. Расстояние между волнами тоже заметно увеличилось. Собираясь запустить свой воблер в «третью волну», третью по счету от берега, ― больше не зная, на кого советовать, я прибегал к суеверным рекомендациям местных рыбаков-старожилов, в которые не очень верил, ― Джон опять стал отдаляться вправо, к своей скале, лавируя между валунами, заливаемыми водой и пеной. И уже через четверть часа он оказался отрезанным от берега. В слепом увлечении Хэддл не видел, что происходит.

Я крикнул, показал на разрастающуюся заводь. Выудив из воды свой воблер, Хэддл обошел углубляющийся канал по отмели, с моей стороны незаметной, но под конец всё же оступился и влез в воду по пояс…

Полуживые от усталости, на закате мы прохлаждались в своем дворике, будучи не в состоянии сесть в машину и поехать ужинать в Пирьяк, в один из немногочисленных ресторанов, ― сегодня всё было, конечно, открыто. Стоило представить, в какую толкотню мы могли попасть из-за праздников, и желание пропадало.

Я сходил за газетой, разложил под навесом шезлонг и занялся реставрацией ободранных воблеров; в Париже я запасся несколькими бутылочками маникюрного лака разных оттенков. Хэддл, чем-то внезапно вдохновленный, принялся расписывать свои былые морские похождения: