Когда мне было одиннадцать, родители на два месяца отправили меня на летний музыкальный фестиваль для студентов колледжа. В живописной обстановке горнолыжного курорта для среднего класса мне довелось учиться у признанных преподавателей по скрипке.
Мой прогресс в занятиях тогда шел впереди планеты всей, и родители, жаждущие поддержать мой музыкальный рост, решили бросить меня в самую пучину. Раз я играла достаточно хорошо, чтобы попасть в программу, предназначенную для студентов колледжа, рассуждали мои родители, то я должна в ней участвовать. Поэтому спустя пару недель после окончания шестого класса меня увезли в Вермонт и оставили в горах со скрипкой и буханкой моего любимого кунжутного хлеба – для утешения. (Уже было решено, что осенью я буду учиться в подготовительной школе Консерватории Новой Англии с новым преподавателем по скрипке.)
Тем летом я многому научилась. Я слушала замечательных музыкантов и прекрасную музыку. Но я столкнулась и с
Студенты, большинству из которых было лет 19–26, жили группами из 4–5 человек в апартаментах, разбросанных по горам. Помимо обязательного посещения концертов и занятий раз в две недели, четкого распорядка дня у нас не было. Если честно, это было довольно спорным решением со стороны родителей (в том смысле, что я часто сомневалась в нем и в своих родителях и открыто говорила об этом) – на целых два месяца отправить подростка в место, больше похожее на вечеринку по случаю весенних каникул. (Этого фестиваля больше не существует, несмотря на прекрасных преподавателей, которые там работали. Большинство других музыкальных фестивалей, которые я посещала, были такими же развратными, но они до сих пор существуют. Единственная проблема с этим фестивалем заключалась в том, что мне было одиннадцать лет.)
Спасибо родителям хотя бы за то, что попытались сохранить мою невинность, поселив меня в апартаменты вместе с другой 11-летней девочкой по имени Кейтлин.
Она была очень милой, но, поскольку нам – на минуточку – было по одиннадцать лет, мы должны были жить с ее матерью Ирен, второй из наихудших людей, которых я когда-либо встречала. (Ирен – псевдоним. Моя мама единственная, кто помнит, как зовут эту женщину на самом деле, но мне не говорит, потому что знает, в каких целях я буду использовать это имя.)
Первым преступлением Ирен было то, что она использовала мой кунжутный хлеб, чтобы сделать французские тосты. Я говорила ей, что не ем их, но ей было плевать. Еще она заставляла меня по полчаса смотреть
Я отчетливо помню, как она дважды повторила «моя Кейтлин». Вместо «она» или просто «Кейтлин». Я была очень озадачена, потому что мне и в голову не приходило завидовать
Я продержалась неделю, но потом сломалась, позвонила родителям и молила их о спасении.
Они отнеслись к этому с пониманием. Моего папу, такого же любителя кунжута, особенно впечатлила история про французские тосты. Он сделал несколько звонков, и на следующий день меня переселили в другие, значительно менее психологически травмирующие апартаменты. Это был второй из самых младших номеров: в нем жили 16-летние девушки и 20-летние парни, с которыми те девушки спали. У парней были поддельные документы и любовь к травке. (На протяжении следующих недель меня шокировало абсолютно все, что я видела. К моменту отъезда меня уже ничто не удивляло – и никогда больше не удивит.)
Я упоминаю это не для того, чтобы подставить своих родителей (хотя они, несомненно, считают именно так), а чтобы показать, что Ирен – классический пример доминирующего в классической музыке архетипа: сценический родитель.
Музыкальные корни сценического родителя
Когда вы думаете о сценическом воспитании, у вас наверняка возникают ассоциации с голливудской мамочкой Диной Лохан, или с театральной Роуз Томпсон Ховик, или