Антиклассика. Легкий путеводитель по напряженному миру классической музыки

Пробежавшись по первому акту арии сопрано, дирижер повернулся к оркестру и сказал: «Добавьте три доли ко второму такту на листе А и одну долю к третьему, потом поставьте повтор в конце четвертого и фермату на последней доле пятого такта, затем смените тональность на до-диез мажор в шестом… [бла-бла-бла]… если все готовы, можем начинать с начала».

Дирижер поднимает палочку, игнорируя музыкантов, которые судорожно дописывают изменения в своих партиях, и тут его прерывает легкое покашливание сопрано.

«А мне что нужно изменить, маэстро?» – спрашивает она.

«О, да не переживай. Просто делай все то же самое».

В данном случае сопрано – это не член итальянского семейства мафии из Нью-Джерси, а певица, голос которой попадает в самый высокий диапазон – сопрано. У разных типов сопрано разное звучание: одни более насыщенные, другие – более легкие, но голоса хороших сопрано всегда высокие, яркие и сильные[73]. Есть еще меццо-сопрано (иногда просто меццо), их диапазон – второй по высоте. Эти голоса мягче, у них больше того, что я называю «телом» (но сопрано с этим не согласятся). Для вас звучание меццо все равно будет «высоким», потому что так и есть (опять же, сопрано поспорят). Затем идут контральто – самый низкий диапазон для женщин (и все еще более мягкие голоса); теноры – диапазон, с которым ассоциируется большинство оперных певцов-мужчин (Паваротти, например); баритоны (ниже, приближается к звучанию «мачо»); и басы (как Халк). Есть еще контратенор – певец-мужчина с диапазоном, как у женского контральто, – но они встречаются редко и большинство не считаются «настоящими» контратенорами из-за каких-то технических моментов, не имеющих значения и не представляющих интереса ни для кого, кроме самих певцов. (Мне, например, абсолютно все равно, какого контратенора я слушаю, при условии, что он звучит хорошо.)

Пианисты знают ноты

Иногда я очень горжусь собой за то, что прочитала статью в The New York Times или Süddeutsche Zeitung, и часто после этого спрашиваю Штефана, что он думает о какой-нибудь разработке (чтобы я могла блеснуть своими знаниями о ней), – в его ответе сочетаются лаконичность, проницательность и понимающее отношение ко всем-грешникам-кто-изначально-виновен-во-всем-этом-бардаке, из-за которого задаешься вопросом, почему Штефан еще не стал канцлером Германии. И отсутствие у него рвения донести это – тот факт, что мысль просто появилась у него в голове, – создает ощущение, что в истории мировой политики нет ни одного конфликта, о котором он не знает, и что в его сознании хранится еще множество блестящих размышлений, ждущих своего часа. Если бы только я знала о происходящем в мире достаточно, чтобы задавать правильные вопросы[74].

Иногда у меня складывается похожее впечатление, когда я общаюсь с пианистами (и французскими детьми). Обычно они не бывают откровенно высокомерными[75], но я всегда чувствую, что они знают и понимают намного больше вещей, чем я. Важных вещей. Вещей, которые поразили бы меня до глубины души, если бы я о них узнала.

Отчасти такое впечатление складывается из-за начитанности и трудолюбия, исходящих от пианистов[76]. С другой стороны, так может быть потому, что мой отец тоже пианист, и я всегда буду чувствовать, что он знает больше меня, – и не важно, сколько еще раз он попросит у меня помощи с входом в его аккаунт Google. Но в основном все сводится к количеству чернил в нотах для фортепиано.

Во-первых, у пианистов просто неприличное количество нот, которые они должны играть. Меня всегда это впечатляет, хоть я и осознаю, что сотворить чудеса во многом помогает специфика инструмента, отличающаяся от остальных. Но дело не только в этом.

Большинство музыкантов играют партии. Когда я играю сонату с пианистом, я вижу только ноты, за которые отвечаю я лично – все они помещаются на одном нотном стане (страница с музыкой)[77]. Пианист же, с другой стороны, читает ноты с одного большого листа (с двумя нотными станами) и партию скрипки. Другими словами, пока я смотрю только на треть партитуры, пианист видит все части. Когда пианист играет, он буквально «видит полную картину» – а это требует мудрости (как мне кажется).