Антология исследований культуры. Символическое поле культуры

Именно русским мы обязаны термином «фонема», обозначающим нечто иное, чем звук речи. Никто сегодня не приемлет первоначального определения «фонемы» как Lautabsicht. Однако все современные трактовки термина восходят к Бодуэну Все последующие определения были разработаны и сформулированы, чтобы подвести их к понятиям, введенным первоначально на основе «лингвистического чутья» носителей языка. Дэниэл Джоунз воспринял этот термин и его определение от Щербы⁷ и сумел представить первую практическую формулировку фонемического принципа, который в неявном виде был им обнаружен в работах Генри Суита и Поля Пасси. Эта формулировка, созданная для решения практических, образовательных и орфографических проблем, совершенно свободна от каких-либо структурных импликаций. Не так уж невероятно, что Блумфилд первоначально позаимствовал концепцию фонемы из работ Джоунза. Сегодня в практике Йеля и Лондона имеется много общих черт⁸, и джоунзовское происхождение блумфилдовской фонемы может подтвердить мнение членов некоторых других школ о том, что к блумфилдовским методам и практике скорее подходит название «дескриптивные», а не «структурные».

Среди других предшественников лингвистического структурализма нужно упомянуть Эдварда Сепира, структуральный образ мышления которого оказался, однако, при формировании современной лингвистической мысли в Америке менее продуктивным, чем более аналитический подход Блумфилда.

Разумеется большую роль при зарождении и образовании каждого направления сыграли различные философские основы, но, за возможным исключением бихевиоризма в случае Блумфилда, было бы опасно и ошибочно связывать в нашем обзоре каждое структуралистское направление с какой-либо определенной школой психологов и логиков.

Характер лингвистического опыта основоположников и использованный ими материал для проверки теорий должен был иметь решающее значение. Опыт структуралиста-теоретика в основном может быть ограничен его родным языком и некоторыми другими, знание которых он приобрел в процессе структуралистских исследований. Если, как в обычном случае, эти языки уже подвергались описанию и анализу, либо научному, либо практическому и анонимному, благодаря которому они были приведены к письменной форме, наш ученый, без сомнения, должен проверить надежность этого предыдущего анализа, применяя предложенные им более строгие методы. Но эта задача не должна отвлекать его от главной, по его мнению, обязанности, а именно: дать описание каждого языка как целого. Он ни за что не станет рассматривать язык только как корпус актуальных высказываний, ибо его внутреннее убеждение, основанное на опыте пользователя, говорит ему, что эти высказывания не являются «языком», но всего лишь его внешней манифестацией, parole Соссюра. Он может принять точку зрения, что для него собранные научные данные отражают только симптомы языка, а не его сущность. Описан ли язык в менталистских терминах или рассматривается как ряд навыков, непреложным фактом остается то, что воспринимаемые высказывания не являются конечной целью исследования. Поначалу у ученого может возникнуть искушение прямого и непосредственного проникновения в исследуемый язык путем интроспекции. Но вскоре он обнаружит, что как бы ни были великолепны полученные таким образом результаты, он не сможет убедить в них своих коллег-ученых, пока не предложит метода, позволяющего другим проверять на каждом этапе валидность его процедуры. Его задачей станет интерпретация наблюдаемых симптомов, благодаря которым происходит овладение лингвистической реальностью.