Ученые большинства стран вначале сосредоточили свои усилия в области дистинктивных единиц. Для объяснения этого предпочтения есть много причин. Для большинства лингвистов со структурным складом мышления первоначальной задачей стало, очевидно, обнаружение определенного способа организации в области звуков речи, поскольку было ощущение, что в традиционной грамматике уже давно удалось достигнуть такого упорядочения, по крайней мере, на материале морфологии. Многие ученые с глубокими фонетическими познаниями испытывали вполне естественное искушение сосредоточиться скорее на звуках, чем на «грамматике». Повсеместно считалась методологически корректным начинать работу с кратчайших единиц речевой цепи. Только глоссематики были единственными, кто с самого начала отстаивали как аксиому параллелизм между двумя планами: планом «содержания» (значимые единицы) и планом «выражения» (дистинктивные единицы) и стремились выполнять исследования одновременно на обоих уровнях9
.Это изначальное различие основывалось или отражало одно из наиболее серьезных методологических различий между структуралистами. Многие из тех, кто сперва сосредоточился на анализе высказываний и разбиении их на фонемы, естественно, испытывал желание определить более крупные единицы по отношению к их фонологическому аспекту, независимо от того, являются ли они значащими или незначащими единицами. Но ясно, что фонематическое тождество не может стать единственным критерием для идентификации значимых единиц, поскольку 1) очевидно, что разные «морфемы» могут иметь звуковое сходство и 2) функционально тождественные «морфы» представлены разными фонемными оболочками. Поэтому данное тождество должно быть дополнено другими критериями, семантическими или дистрибутивными, учитывающими случаи омонимии и дающими возможность аналитику сгруппировать «морфы» в соответствии с их функцией.
Одновременное или последовательное использование фонемных и дистрибутивных критериев, по-видимому, является нормальной блумфилдианской практикой. Против этого метода можно возразить, что привлечение более чем одного критерия нарушает ясность и чистоту процедуры и если не обращаться к значению, то следует разработать технику идентификации, основанную либо на наблюдении нелингвистических реакций на речь, либо исключительно на сопутствующих изменениях, которые наблюдаются в поведении говорящих.
Изменение «сейчас» на «вчера» в выражении «сейчас я гуляю» повлечет изменение «гуляю» на «гулял», и точно такое же изменение в выражении «сейчас я иду» определит замену «иду» на «шел», таким образом, «шел» относится к «иду», как «гулял» к «гуляю»; при этом нет необходимости в фонетическом анализе изменяемых слов; достаточно указать, что «сейчас» и «вчера», «гуляю» и «гулял», «иду» и «шел» функционально различны, так как, например, «сейчас» и «вчера» часто вызывают различные реакции у слушателей. Теоретическое преимущество, достигнутое такой процедурой, состоит в том, что таким образом каждый уровень анализа является совершенно независимым. Отбрасывая такие пропорции, как фонема: морфема = фон: морф = аллофон: алломорф, удается избежать ощущения, что «морфема» – это нечто вроде «семейства морфов», т. е. абстракция от некоторого числа реальных речевых данных, каждое из которых не что иное, как звуковая последовательность.
Глоссематики, постоянно подчеркивающие различие и полнейший параллелизм двух планов: «выражения» и «содержания» – избегают того, что можно было бы назвать «фонологическим уклоном» в трактовке значимых единиц. На практике, они как будто не очень озабочены проблемами отождествления на каждом из уровней. Поскольку они, как правило, оперируют с хорошо известными языками, они обычно принимают значимые единицы за данность, поэтому фонологическое несходство между –
Пражские лингвисты обращались иногда к морфологическим проблемам, но ни один из них не продемонстрировал авторитетного метода в этой области в целом. Во многом так же, как и глоссематики, они принимали «морфемы» как данность, но, в противоположность последним, они сосредоточились на семантическом содержании значащих категорий10
и вплоть до настоящего времени оставляли синтагматические критерии практически незатронутыми.