Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах

Итак, проект назначения комиссии нами принят, и мы сделали все, что могли, и надеемся а скором времени с Божьей помощью привести наше решение в исполнение.

Затем смеем выразить вам, милостивый государь, свою искреннюю благодарность за верную и бескорыстную службу, а также и за ваше внимание и сострадание к животным. Можете смело надеяться на наше к вам расположение и и в то, что комитет сумеет оценить такого проницательного и способного человека, как вы, и т. д.»

Ну что? Теперь ты видишь, как «Общество» заботится о тебе? Теперь все зависит от тебя самой. Счастье твое в твоих собственных руках. Следовательно, теперь лежит на тебе святая обязанность стараться всеми силами просветиться, брать танцевальные уроки, ловко делать реверанс и соблюдать приличия.

— Ну что же ты ничего не скажешь? — спросил я наконец клячу.

— Да что я тебе скажу? — возразила кляча. — Я даже не считаю нужным тратить напрасно слова, ибо все то, что ты читал, не стоит выеденного яйца. Ты подумай только хорошенько — ведь это сумасшествие — советовать мне учиться танцевать. Во-первых, почему это непременно мне надо учиться танцевать, разве мало есть на свете простых, не дрессированных лошадей, которые не воспитывались ни на каком конном заводе, а между тем живут так, что дай Бог мне жить так, как они! Во-вторых, если я и не умею так красиво поставить ногу, как нежные, воспитанные лошади, то все-таки нельзя же меня назвать вовсе грубым, неотесанным существом…

— Да наконец, у кого же есть право не давать голодному есть и дышать свободным воздухом!..

— Думаю, что при рождении каждое живое существо не имеет понятия о танцах. Действительно, вы можете не дать ему разных нашейников — красивой упряжки с бубенчиками, но пищу, воздух и все то, без чего оно не может обходиться, — вы обязаны ему дать; оно имеет на это право, вы не смеете держать его взаперти и морить голодом, потому что этим вы отнимаете у него его жизненные права, и в особенности не смеете его бить, терзать и мучить!..

— Но главное вот что: я вовсе не желаю, чтобы ты просил и умолял чуть не со слезами, чтобы меня не мучили. Я такое же живое существо, как и все, и имею право жить и существовать наравне со всеми. А если мне все будет даваться из снисходительности, то это будет значить, что, в сущности, я не имею права жить на Божьем свете, я должна всегда быть благодарна кому-то; повторяю тебе: я хочу жить непременно на общих правах, просто потому, что я такое же существо, как и все. А впоследствии, когда со мной начнут обращаться хоть сколько-нибудь по справедливости, мы, может быть, поговорим и о танцах…

— Ну, как ты думаешь, правду я говорю?

Я хотел что-то ответить кляче, но так как я лежал на самом краю кровати, то упал с нее и, ударившись об пол, сразу проснулся…

(1873 — на идише)

(1893 — на иврите)

Перевел Иван Бунин. // «Год за годом», 1986, № 2, Москва.

Ицхок Лейбуш Перец (1852–1915)

Три дара Пер. Л. Юдкевич

1 На небе у весов

Когда-то, много веков и поколений тому назад, где-то умер еврей.

Что скажешь! Не вечно ведь жить человеку. А раз скончался, то похоронили согласно закону и обычаю.

Как только у свежей могилы сирота прочитал заупокойную молитву кадиш, душа усопшего понеслась к небу и предстала пред судом Всевышнего…

Предстала, а весы небесного судилища, на которых взвешивают добродетели и прегрешения, уже приготовлены. У правой чаши весов с белоснежным мешком в руках стоял ангел — покровитель умершего. У левой чаши, держа в руках черный мешок, — ангел-обвинитель.

В светлом мешке находились все добрые дела умершего, в грязном — нечестивые.

Из светлого мешка посыпались на правую чашу добродетели, благоухающие, как розы, и сияющие, как звезды. А ангел-обвинитель вытащил из грязного мешка прегрешения, черные, как уголь, и зловонные, как горячий асфальт, и положил на левую чашу.

Застыла душа, смотрит и поражается: никогда не думала, что так резко непохожи «добро» и «зло»; в земной жизни часто их не различала, путала одно с другим.

Чаши колеблются: то одна из них поднимется и опустится, то другая… А стрелка качается. Стрелку лихорадит, она бросается влево, вправо…

Все на волоске!

Медленно, медленно успокаивается стрелка. Душа обыкновенного человека и дела его на весах Всевышнего! Ее обладатель не отличался ничем выдающимся: мелкие добродетели, малюсенькие грешки, пылинки, песчинки, еле заметные глазом. И все же, стоит стрелке весов податься вправо, как в небесах запевают от радости песню, слышны громкие ликующие возгласы; отклонится стрелка влево — слышен глубокий стон, достигающий престола Господня.

А ангелы знай свое: кладут и кладут не торопясь на весы поступки усопшего. Однако и воды колодца иссякают. Наконец, мешки опустели.

— Все? — спрашивает ангел — прислужник весов Всевышнего.

Ангел-покровитель и ангел-обвинитель выворачивают свои мешки. Пусто. Ничего в них не осталось. Ангел-прислужник уставил взгляд на стрелку весов. Где же она остановится?

Смотрит, смотрит, и не может понять, что происходит. Такого еще не бывало…