Антоний и Клеопатра

– Цезарь! Я – Цезарь! Да, жалкое сборище. Правда, что дань наконец начинает поступать из провинции Азия, Вифинии и римской Сирии, но где дань хоть от одного из царей-клиентов Антония? Особенно от этой великолепной драгоценности – царицы зверей? Той, которая предпочитает тратить свои деньги на покупку зелий, которыми она опаивает Антония, ибо мне трудно представить, чтобы Антоний в здравом уме мог отдать Египту трофеи Рима как подарок. Или отдать весь мир сыну царицы зверей и жалкого раба.

Никто его не прервал. Октавиан молчал, стоя точно под солнечным лучом, и терпеливо ждал комментариев, но их не было. Значит, надо продолжать, сказать о легионах и предложить свое решение проблемы солдат, «перенимающих восточные обычаи и образ жизни», – занять легионеров гарнизонной службой и перемещать из провинции в провинцию.

– Я не намерен превращать ваш день в тяжкое испытание, мои коллеги-сенаторы. Поэтому я закончу тем, что скажу: если легионы Марка Антония – его легионы! – уже обжились в Египте, почему он ждет от меня, что я найду им землю в Италии? Я думаю, они будут счастливее, если Антоний найдет им землю в Сирии. Или в Египте, где, кажется, он намерен сам осесть навсегда.

Впервые с тех пор, как он вошел в сенат десять лет назад, Октавиан услышал искреннее одобрение. Даже около четырехсот сенаторов Антония хлопали, а его собственные сторонники и триста человек, соблюдавших нейтралитет, устроили ему длительную овацию. И никто, даже Агенобарб, не посмел освистать его. Он всех задел за живое.

Октавиан покинул зал под руку с Гаем Фонтеем, который стал консулом-суффектом в майские календы. Свои консульские полномочия Октавиан сложил на второй день января, подражая Антонию, который поступил так же за год до этого. Будут еще консулы-суффекты, но Фонтей должен будет продолжить службу до конца года. Выдающаяся честь. Консульство превратилось в триумфальный подарок.

Словно читая мысли Октавиана, Фонтей вздохнул и сказал:

– Жаль, что каждый год сейчас так много консулов. Ты можешь представить Цицерона, отказавшегося от должности ради того, чтобы другой занял его место?

– Или божественного Юлия, коли на то пошло, – усмехнулся Октавиан. – Я согласен, несмотря на собственный поступок. Но то, что больше претендентов получают консульскую должность, умеряет блеск длительного триумвирата.

– По крайней мере, тебя нельзя упрекнуть в том, что ты рвешься к власти.

– Пока я триумвир, у меня есть власть.

– Что ты будешь делать, когда триумвират закончится?

– Это произойдет в конце года. Я сделаю то, чего, полагаю, не сделает Антоний. Поскольку я больше не буду иметь этого титула, я поставлю свое курульное кресло в первый ряд. Мои auctoritas и dignitas настолько неопровержимы, что я не буду страдать из-за потери полномочий. – Он хитро посмотрел на Фонтея. – Куда ты сейчас пойдешь?

– В Карины, к Октавии, – просто ответил Фонтей.

– Тогда я пойду с тобой, если ты не возражаешь.

– Я буду рад, Цезарь.

Путь через Форум, как всегда, преградила толпа, но Октавиан жестом подозвал ликторов, а германские охранники сомкнули ряды перед ними и позади них, и они пошли быстрее.

Проходя мимо резиденции царя священнодействий на Велии, Гай Фонтей снова заговорил:

– Как ты считаешь, Цезарь, Антоний когда-нибудь вернется в Рим?

– Ты думаешь об Октавии, – сказал Октавиан, знавший, какие чувства Фонтей питает к его сестре.

– Да, но не только о ней. Неужели он не понимает, что все быстрее и быстрее теряет свое положение? Я знаю сенаторов, которые даже заболели, когда услышали об александрийском триумфе и «разделе мира».

– Он уже не прежний Антоний, вот и все.

– Ты серьезно веришь в то, что Клеопатра имеет власть над ним?

– Я признаю, что этот слух был пущен в политических целях, но получилось так, что желание стало реальностью. Его поведение трудно объяснить чем-то другим, кроме влияния Клеопатры. Но я так и не пойму, чем она держит его. Прежде всего я прагматик, поэтому склонен отвергнуть версию о зельях как невероятную. – Он улыбнулся. – Но я не знаток восточной премудрости, поэтому, возможно, такие зелья и существуют.

– Это началось во время его последнего похода, если не раньше, – сказал Фонтей. – Однажды на Коркире одной ненастной ночью он излил мне душу. Он говорил о своем одиночестве, растерянности, он был убежден, что потерял удачу. Даже тогда я считал, что Клеопатра его терзает, но не думал, что это так опасно. – Он презрительно фыркнул. – Умно придумано, царица Египта! Мне она не нравилась. Но ведь и она не в восторге от меня. Римляне зовут ее гарпией, но я считаю ее сиреной – у нее очень красивый, завораживающий голос. Он зачаровывает, притупляет чувства, и человек верит всему, что она говорит.

– Интересно, – задумчиво произнес Октавиан. – Ты знал, что они выпустили монеты со своими портретами на обеих сторонах?

– С двойным портретом?

– Ага.

– Тогда он действительно пропал.

– Я тоже так думаю. Но как мне убедить в этом безмозглых сенаторов? Мне нужны доказательства, Фонтей, доказательства!

V Война 32 г. до Р.Х. – 30 г. до Р.Х.