Антоний и Клеопатра

Гладя его жесткие курчавые волосы, она впервые заметила, что они седеют, словно тронутые морозом. Она тоже чувствовала бессилие, испытывала ужас оттого, что ее боги и боги Рима приняли сторону Октавиана. Как иначе смог бы он пересечь Адриатическое море в это время года? И почему еще у него появился такой способный командующий, как Агриппа? Но самый главный вопрос: почему она не предоставила Марка Антония его судьбе, а сама не убежала домой, в Египет? Из-за верности? Конечно нет! Чем она обязана Антонию, в конце концов? Он был жертвой ее обмана, орудием, мечом! Она всегда это знала! Так почему теперь она прилепилась к нему? Для такого предприятия у него нет и никогда не было таланта, да и желания. Просто, любя ее, он пытался быть таким, каким она хотела. «Это Рим, – думала она, гладя его по голове. – И ни один монарх, даже такой могущественный, как египетская Клеопатра, не сможет вытравить римлянина из римлянина. Я почти преуспела. Но только почти. Мне не удалось проделать это с Цезарем и не удалось с Антонием. Тогда почему я здесь? Почему в последнее время я почувствовала, что с ним я становлюсь мягче, почему перестала унижать его?»

И вдруг с внезапностью стихийного бедствия – лавины, огромной волны, землетрясения – на нее нахлынуло прозрение: «Я люблю его!» Склонившись над ним, словно чтобы защитить, она стала целовать его лицо, руки, запястья. Ошеломленная, она узнала, как называется это чувство, которое тайком подкралось к ней, заполнило ее, победило. «Я люблю его, я люблю его! О бедный Марк Антоний, наконец-то ты отомстил мне! Я люблю тебя так, как любишь меня ты, всем сердцем, безгранично. Мое замурованное сердце содрогнулось, распахнулось, чтобы принять Марка Антония. Это клин, который он вбил в меня своей любовью. Он отдал мне свою римскую душу и оказался в ночи, такой черной, что, кроме меня, он никого и ничего не видит. И я, приняв его жертву, полюбила его. Что бы ни ждало нас в будущем, оно у нас общее. Я не могу бросить его».

– О, Антоний, я люблю тебя! – воскликнула она, обнимая его.

Летом легаты десятками покидали Антония, сенаторы сотнями уходили к Октавиану. Это было очень легко сделать – как переплыть через бухту, ибо Антоний, впавший в отчаяние, не останавливал их. Все они обвиняли «эту женщину», причину краха. Один шпион сообщил Клеопатре странную вещь. Оказывается, когда Реметалк Фракийский с особой язвительностью критиковал Антония, Октавиан резко прервал его, крикнув: «Quin taces! Если я допускаю измену, это еще не значит, что мне нравятся предатели!»

Самый тяжелый удар постиг Антония в конце июня: уехал Агенобарб, не скрывавший своей ненависти к Клеопатре, говоривший об этом открыто.

– Даже ради тебя, Антоний, я и дня больше не вынесу этой женщины. Ты знаешь, что я болен, но ты, вероятно, не знаешь, что я умираю. И я хочу умереть среди римлян, на римской земле, чтобы даже духа этой женщины не было. Какой же ты дурак, Марк! Без нее ты победил бы. С ней у тебя нет шанса.

Плача, Антоний смотрел, как гребная лодка уносит Гнея Домиция Агенобарба через бухту. Потом отослал за ним все его вещи, не слушая энергичных протестов Клеопатры.

На следующий день после отъезда Агенобарба уехал Квинт Деллий со всеми оставшимися сенаторами.

Еще через день Октавиан прислал Антонию письмо.

«Твой самый преданный друг Гней Домиций Агенобарб мирно скончался прошлой ночью. Я хочу, чтобы ты знал, я был рад его приезду и отнесся к нему с большим уважением. Его сын Луций помолвлен с твоей старшей дочерью от моей сестры Октавии. Помолвка не будет расторгнута, я дал слово Агенобарбу. Интересно будет наблюдать за отпрыском пары, соединившей кровь божественного Юлия, Марка Антония и Агенобарбов, правда? Метафорическое перетягивание каната, притом что Агенобарбы всегда были в оппозиции к Юлиям».

– Мне его недостает, мне его недостает, – сказал Антоний, не стыдясь слез.

– Он был моим непримиримым врагом, – сквозь зубы процедила Клеопатра.

В иды секстилия Клеопатра созвала военный совет. «Так мало нас, так мало!» – думала она, заботливо усаживая Марка Антония в его курульное кресло из слоновой кости.

– У меня есть план, – сказала она Канидию, Попликоле, Сосию и Марку Лурию, оставшимся старшим легатам. – Но может быть, у кого-то еще есть план. Если так, то я хотела бы сначала выслушать его, а потом озвучу свой.

Ее тон был смиренным. Казалось, она говорила искренне.

– У меня есть план, – заговорил Канидий, благодарный за эту неожиданную возможность огласить свои соображения без необходимости самому созывать совет.

Уже несколько месяцев он не мог поделиться ими с Антонием, от которого осталась лишь тень. Это ее вина, больше ничья. Подумать только, когда-то он защищал ее! Но этого больше не будет.

– Говори, Публий Канидий, – разрешила она.

Канидий тоже выглядел постаревшим, несмотря на хорошую физическую форму. Однако он не потерял способности говорить откровенно.