Антоний и Клеопатра

– Царица, мы слышали… – произнес Сосиген.

– Сегодня я не умру, – почти весело сказала Клеопатра.

– Пожалуйста, царица, не торопись, подумай еще! – умолял Каэм.

– Что, никаких видений по поводу моей смерти, сын Птаха? Успокойся! Не надо бояться смерти. Никто не знает этого лучше, чем ты.

– А господин Антоний? Ты скажешь ему?

– Нет, не скажу. Все-таки он римлянин, он не поймет. Я хочу, чтобы наша последняя ночь была упоительной.

Ту последнюю ночь Антоний и Клеопатра провели в объятиях друг друга. Они ни о чем не думали, каждой клеточкой своего тела отдаваясь любви. Все ощущения были невыносимо обострены. Боги покидали Александрию. Они возвестили о своем уходе еле уловимой дрожью, вздохом, громким стоном, который постепенно затих, как затихает гром вдалеке.

– Это Серапис и боги Александрии уходят, как мы, мой дорогой Антоний, – прошептала она, уткнувшись ему в шею.

– Это лишь дрожь, – пробормотал он в полудреме.

– Нет, боги отказываются оставаться в римской Александрии.

Антоний уснул, но Клеопатре не спалось. Комната была слабо освещена лампами, и царица приподнялась на локте, чтобы посмотреть на своего мужа, запечатлеть в памяти черты его любимого лица, почти серебряные кудри, красиво контрастирующие с розовой кожей, заострившиеся скулы. «Ох, Антоний, что я сделала с тобой! В моих поступках не было ничего хорошего, доброго. Я не понимала тебя. Сегодняшняя ночь была такая мирная, что я верю – ты меня простил. Ты никогда не укорял меня за мои поступки. Я все удивлялась, почему так, но теперь понимаю: твоя любовь была так велика, что прощала все. В ответ я могу лишь предложить тебе вечность, золотую идиллию в царстве Амона-Ра, недоступную чувствам смертных».

Но потом она, наверное, задремала и сквозь дрему видела, как он поднялся – неясный темный силуэт на фоне бледного жемчуга рассвета. Она смотрела, как слуга помогает ему надеть доспехи: подбитая алая туника поверх алой набедренной повязки, алая кожаная безрукавка, простая кираса и рукава из красных кожаных полос, туго зашнурованные короткие сапоги, их языки, украшенные стальными львами, перегнулись вперед, закрывая шнурки. Широко улыбнувшись ей, Антоний взял под мышку свой стальной шлем, откинул за спину палудамент, свободно спадающий с плеч.

– Пойдем, жена, – сказал он. – Проводи меня.

Она сунула свой носовой платок, надушенный ее духами, в пройму его кирасы и вышла с ним на чистый, холодный воздух, наполненный пением птиц.

Канидий, Цинна, Децим Туруллий и Кассий Пармский уже ждали. Антоний сел в седло со скамьи, пнул пятками в ребра своего серого в яблоках государственного коня и галопом поскакал на ипподром в пяти милях от дворца. Это был последний день июля.

Как только он исчез из виду, она пошла в свою гробницу в сопровождении Хармионы и Ирады. Войдя внутрь, они втроем опустили брусья на двойные двери. Только знаменитый восьмифутовый таран Антония мог выбить их. Клеопатра увидела очень много свежей еды, корзины с фигами, оливками, булочками, испеченными по специальному рецепту, что позволяло им не черстветь несколько дней. Но она не собиралась долго тут жить.

Худшее случится сегодня, когда принесут тело Антония. Его положат в погребальной камере с саркофагом, чтобы там его забальзамировали жрецы. Но сначала она посмотрит на его мертвое лицо. О Амон-Ра и все твои боги, пусть оно будет мирным, не искаженным гримасой боли! Пусть его жизнь закончится мгновенно!

– Я рада, – сказала Хармиона, дрожа, – что в отверстие проникает свежий воздух. Здесь так мрачно!

– Зажги больше ламп, глупая, – ответила практичная Ирада.

Антоний и его легаты направлялись в Канопу, с улыбкой предвкушая предстоящий бой. Территория уже много лет была заселена зажиточными иноземными торговцами, но их дома не были разбросаны между гробницами, как на западной стороне города, в районе некрополя. Здесь раскинулись сады, плантации, каменные особняки с бассейнами и фонтанами, рощи черного дуба и пальм. За ипподромом лежали низкие дюны. Около моря – что вовсе не радовало богачей – был расположен римский лагерь, построенный квадратом со стороной в две мили, с траншеями, рвами, обнесенный стенами.

«Хорошо!» – подумал Антоний, когда они приблизились. Он увидел, что солдаты уже вышли из лагеря и построились. Между передними рядами Антония и передними рядами Октавиана было полмили. Орлы сияли, разноцветные флаги когорт развевались на ветру, алый сигнальный флаг был воткнут в землю рядом с государственным конем Октавиана, которого окружали его военачальники. «Ох, как я люблю этот момент! – думал Антоний, проезжая по рядам своих солдат. На флангах били копытами кони. Ощущалось обычное перед боем возбуждение. – Я люблю разлитое в воздухе напряжение, люблю смотреть на лица моих солдат, чувствовать концентрацию этой мощи».

И вдруг в один миг все закончилось. Его вексилларий с силой воткнул в землю свой флаг и пошел в сторону армии Октавиана. Все аквилиферы сделали то же самое со своими орлами. Вслед за ними все его солдаты подняли вверх мечи и копья, древки которых были перевязаны белыми шарфами.