Антоний и Клеопатра

Переход от жизни к смерти был таким тихим, что она не поняла, когда это произошло, пока не посмотрела близко в его глаза и не увидела огромные зрачки, покрытые золотой патиной. Марк Антоний покинул ее. У нее на руках была лишь оболочка, та его часть, которую он оставил.

Крик разорвал воздух. Ее крик. Она выла, как зверь, рвала на себе волосы, разорвала лиф платья и стала ногтями царапать грудь, плача и причитая, словно безумная.

Хармионе и Ираде показалось, что она может нанести себе серьезный вред, они позвали жрецов-бальзамировщиков, и те насильно влили в горло Клеопатры маковый сироп. И только когда она впала в ступор, жрецы смогли отнести тело Марка Антония в комнаты, где стоял саркофаг, чтобы приступить к бальзамированию.

Наступила темнота. Антоний умирал одиннадцать часов. Но в конце он был прежним Антонием, великим Антонием. В смерти он наконец обрел себя.

28

Цезарион спокойно продолжал путь по дороге, ведущей в Мемфис, хотя двое его слуг, пожилые македонцы, настоятельно советовали ему ехать до Схедии и там сесть на паром до Леонтополя на Пелузийском рукаве Нила. Это позволит избежать риска встречи с армией Октавиана, говорили они. К тому же это более короткий путь к Нилу.

– Какая ерунда, Праксис! – засмеялся молодой человек. – Кратчайший путь до Нила – это дорога на Мемфис.

– Только когда на ней нет римских легионов, сын Ра.

– Не называй меня так! Я – Парменид из Александрии, младший банкир, еду инспектировать счета царского банка в Копте.

«Жаль, что мама настояла, чтобы я взял с собой двух сторожевых псов», – подумал Цезарион. Хотя, в конце концов, они ни на что не влияли. Он точно знал, куда направляется и что будет делать. Не оставить маму в беде – это первое и самое главное. Какой сын согласится на это? Они были связаны нитью, по которой ее кровь поступала к нему, когда он плавал в мягкой, теплой жидкости, которую мама приготовила для него. И даже после того, как эту нить перерезали, остались невидимые узы, связывающие их, как бы далеко друг от друга они ни находились. Конечно, она думала о нем, когда отсылала его на другой конец света, совершенно ему чуждый. Ну а он думал о ней, когда покидал ее, намереваясь отправиться совсем в другое место и поступить совершенно иначе.

На развилке, где сходились дороги на Схедию и Мемфис, он радостно простился с попутчиками, стегнул хлыстом своего верблюда и галопом помчался по дороге на Мемфис. «Брр! Брр!» – понукал он животное, скрестив ноги перед седлом, чтобы не упасть. Для верблюдов характерна иноходь. А это качка посильнее корабельной во время шторма.

– Мы должны догнать его! – вздохнув, сказал Праксис.

«Брр! Брр!» И оба кинулись вдогонку быстро удалявшемуся Цезариону.

Еще несколько миль – и как раз когда слуги уже нагнали его, Цезарион увидел армию Октавиана. Он осадил верблюда, потом съехал с дороги. Никто его не заметил. Солдаты и офицеры пели свои походные песни, ибо знали, что тысячемильный марш заканчивается и их ждет хороший лагерь, хорошая солдатская еда, девочки Александрии к их услугам, добровольно или не очень, и, без сомнения, масса небольших золотых вещичек, которых никто не пропустит.

Раз-два, раз-два,
Антоний, мы твоя судьба!
Три-четыре, три-четыре,
Открывай-ка дверь пошире!
Пять-шесть, пять-шесть,
Антоний, вот мы уже здесь.
Семь-восемь, семь-восемь,
Выходи навстречу, просим!
Девять-десять, девять-десять,
Мы пришли покуролесить!
Цезарь, Цезарь!
Всех хотим мы, и женщин и мужчин!
Александрия!
Александрия!
Александрия!

Восхищенный Цезарион отметил, как солдаты меняют ритм, чтобы он соответствовал ритму марша. Левой-правой, левой-правой! Медленно двигаясь вдоль линии, он понял, что у каждой когорты своя песня и что какой-то голосистый остроумец сочинил новые слова и поет свое. Он видел армию Антония здесь, в Египте, и в Антиохии, но его войска никогда не пели походных песен. Может быть, потому что они не были на марше. Обычай понравился Цезариону, хотя в этих песенках доставалось его матери, которая, похоже, стала любимой темой. Колдунья, сука, свинья, корова, царица зверей, шлюха жрецов…

Ах! Он увидел алый vexillum proponere командующего. Древко флага держал человек в львиной шкуре. Когда палатку командующего установят, флаг будет развеваться над ней. Октавиан, наконец-то! Как и все его легаты, он шел пешком, одетый в забрызганную грязью кожаную безрукавку коричневого цвета. Золотые волосы выдавали его даже и без алого знамени. Такой маленький! Не выше пяти с половиной футов, подумал пораженный Цезарион. Стройный, загорелый, лицо привлекательное, но не женственное. Его маленькие некрасивые руки двигались в такт приличной песне, которую пели впереди.