Антоний и Клеопатра

Он вошел со все еще покрытой головой, но быстро скинул верхнюю одежду и остался в простой кожаной тунике для верховой езды. Такой высокий! Выше даже, чем был божественный Юлий. Военачальники Октавиана дружно вздохнули и затаили дыхание, ошеломленные.

– Что ты делаешь здесь, царь Птолемей? – спросил Октавиан со своего курульного кресла.

Не будет никаких рукопожатий, сердечных приветствий, никакого лицемерия.

– Я пришел вести переговоры.

– Тебя послала твоя мать?

Молодой человек засмеялся, продемонстрировав еще большее сходство с Цезарем.

– Нет, конечно! Она думает, что я на пути в Беренику, откуда должен отплыть в Индию.

– Ты сделал бы лучше, если бы подчинился ей.

– Нет. Я не могу оставить ее – позволить ей одной встретиться с тобой лицом к лицу.

– У нее есть Марк Антоний.

– Если я правильно его понял, он будет уже мертв.

Октавиан потянулся, зевнул до слез.

– Очень хорошо, царь Птолемей. Я буду вести с тобой переговоры. Но не при стольких свидетелях. Мои легаты, вы можете идти. Помните клятву, которую вы дали мне. Я хочу, чтобы даже шепота вашего об этом никто не услышал. И не смейте обсуждать появление этого юноши даже между собой. Понятно?

Статилий Тавр кивнул и ушел с остальными.

– Садись, Цезарион.

Прокулей, Тирс и Эпафродит, едва дыша от ужаса, встали у стены палатки на таком расстоянии, чтобы их не видели оба участника драмы.

Цезарион сел, его зелено-голубые глаза оказались единственным, что отличало его от божественного Юлия.

– Что же ты можешь предложить, чего не может Клеопатра?

– Для начала – спокойную атмосферу. Ты не испытываешь ненависти ко мне. Как ты можешь ненавидеть меня, если мы никогда не встречались? Я желаю мира тебе и Египту.

– Огласи свои предложения.

– Моя мать удалится как частное лицо в Мемфис или Фивы. Ее дети от Марка Антония поедут с ней. Я буду править в Александрии как царь и в Египте как фараон. Я буду самым преданным царем-клиентом Гая Юлия Цезаря, божественного сына. Я дам тебе столько золота, сколько ты попросишь, а также пшеницу, чтобы кормить всю Италию.

– Почему ты будешь более мудрым правителем, чем твоя мать?

– Потому что я – кровный сын Гая Юлия Цезаря. Я уже начал исправлять ошибки, которые на протяжении многих поколений совершала династия Птолемеев. Я учредил бесплатную раздачу зерна для бедных, я сделал гражданами Александрии всех ее жителей, а сейчас я работаю над процедурой демократических выборов.

– Хм. Очень по-цезарски, Цезарион.

– Понимаешь, я нашел его бумаги с проектами, как вывести Александрию и Египет из застоя, который длился в Египте тысячелетия. Я понял, что его идеи верны, что мы погрязли в безжалостном болоте привилегий для высших классов.

– О, ты говоришь как он!

– Благодарю.

– Мы оба – сыновья божественного отца, это правда, – сказал Октавиан, – но ты намного больше похож на него.

– Так всегда говорит моя мать. И Антоний тоже.

– Ты никогда не думал, что это значит, Цезарион?

Молодой человек не понял.

– Нет. Что это может значить, помимо того, что это реальность?

– Реальность. По сути, в этом вся проблема.

– Проблема?

– Да. – Октавиан вздохнул, соединил пальцы пирамидкой. – Если бы ты сейчас не предстал передо мной, царь Птолемей, я, возможно, и заключил бы с тобой соглашение. Но теперь у меня нет выбора. Я должен тебя убить.

Цезарион ахнул, приподнялся с кресла, но снова сел.

– Ты хочешь сказать, что я пойду с моей матерью в твоем триумфальном параде, а потом нас задушат? Но почему? Почему мне необходимо умереть? Кстати, зачем казнить мою мать?

– Ты неправильно меня понял, сын Цезаря. Ты никогда не будешь идти среди участников моего триумфа. Собственно говоря, я не разрешил бы тебе даже на тысячу миль приближаться к Риму. Разве тебе никто не объяснил?

– Чего именно? – спросил Цезарион, потрясенный. – Перестань играть со мной, Цезарь Октавиан!

– Твое сходство с божественным Юлием представляет для меня угрозу.

– Я – угроза из-за сходства? Это же бред!

– Все, что угодно, только не бред. Выслушай меня. Как странно, что твоя мать тебе не сказала! Может, она думала, что если ты будешь знать, то никогда не дашь ей царствовать на Капитолии. Нет, сиди и слушай! Я откровенно говорю о Клеопатре не для того, чтобы досадить тебе, а потому, что она была моим заклятым врагом. Дорогой мой мальчик, я должен был руками и ногами драться, не щадя сил, чтобы возвыситься в Риме. Четырнадцать лет! Я начал, когда мне было восемнадцать, будучи усыновленным моим божественным отцом как римский сын. Я стал наследником и старался соответствовать этому статусу, хотя многие были против меня, включая Марка Антония. Теперь мне тридцать два года, и, когда ты умрешь, я наконец буду в безопасности. У меня не было такой юности, как у тебя. Я был болен и слаб. Люди считали меня трусом. Я стремился подражать божественному Юлию: учился улыбаться, как он, носил обувь на толстой подошве, чтобы казаться выше ростом, копировал его речь, стиль его риторики. И когда земной образ божественного Юлия погас в памяти людей, они стали думать, что в мои годы он, наверное, был похож на меня. Ты начинаешь понимать, Цезарион?