Антоний и Клеопатра

Цезарион закрыл глаза и заставил себя думать, направив свой интеллект на решение этой проблемы. Есть ли хоть крохотная возможность сбежать? Он вздохнул, осознавая безнадежность ситуации. Нет, сбежать не удастся. Самое большее, что он может сделать, – это затруднить для Октавиана его убийство. Выбежать из палатки, крича, что он – сын Цезаря. Неудивительно, что Тавр так смотрел на него! Но того ли захотел бы его отец от своего неримского сына? И потребовал бы Цезарь от него этой жертвы? Зная ответ, он снова вздохнул. Октавиан был настоящим сыном Цезаря согласно его последней воле. Он даже не упомянул о своем другом, египетском сыне. И что же сам Цезарь ценил превыше всего? Его dignitas. Dignitas! Это самое римское из всех качеств, личные достижения человека, его деяния, его сила. Даже в свои последние моменты Цезарь сохранил dignitas незапятнанным. Вместо того чтобы сопротивляться, он прикрыл тогой лицо и ноги так, чтобы Брут, Кассий и остальные не видели ни выражения сведенного смертной судорогой лица, ни того, что осталось от его гениталий.

«Да, – подумал Цезарион, – я тоже сохраню мое dignitas! Я умру, владея собой, своим лицом, и с прикрытыми гениталиями. Я буду достоин своего отца».

– Когда я умру? – спокойно спросил он.

– Сейчас, в этой палатке. Я должен сделать это сам, потому что никому не могу доверить такое поручение. Если моя неопытность в этом деле причинит тебе больше боли, я прошу простить меня.

– Мой отец говорил: «Пусть это будет внезапно». Держи это в уме, Цезарь Октавиан, и я буду удовлетворен.

– Я не могу обезглавить тебя. – Октавиан сильно побледнел, ноздри его расширились, он криво улыбнулся, сдерживая дрожь губ. – Я не так силен, и твердости мне не хватает. И я не хочу видеть твоего лица. Тирс, передай мне ткань и шнур.

– Тогда как? – спросил Цезарион, встав с кресла.

– Ударом меча в сердце. Не пытайся бежать, это не изменит твою судьбу.

– Я понимаю. Это будет на виду у всех и затруднит твою задачу. Но я побегу, если ты не согласишься на мои условия.

– Назови их.

– Ты окажешь милость моей матери.

– Да.

– И моим маленьким братьям и сестре.

– С их голов не упадет ни один волос.

– Ты клянешься?

– Клянусь.

– Тогда я готов.

Октавиан накрыл материей голову Цезариона и обвязал шнуром вокруг шеи, чтобы самодельный капюшон не слетел. Тирс передал ему меч. Октавиан проверил лезвие и нашел его острым как бритва. Затем он посмотрел на земляной пол палатки и нахмурился, кивнул Эпафродиту, белому как полотно:

– Помоги мне, Дит.

Он взял Цезариона за руку.

– Пойдем с нами, – сказал он и посмотрел на белую материю на голове Цезариона. – Какой ты храбрый! Твое дыхание глубокое и ровное.

Из-под капюшона послышался голос, похожий на голос Марка Антония:

– Хватит болтать, кончай с этим, Октавиан!

В четырех шагах от них лежал ярко-красный персидский ковер. Эпафродит и Октавиан поставили на него Цезариона, больше нельзя было откладывать. «Кончай с этим, Октавиан, кончай с этим!» Он нацелил меч и вонзил его одним быстрым ударом с большей силой, чем предполагал в себе. Цезарион вздохнул и опустился на колени. Октавиан тоже не устоял на ногах. Его руки еще держали рукоять из слоновой кости в форме орла, потому что он не мог разжать пальцы.

– Он умер? – спросил он, подняв голову. – Нет-нет, только не открывай его лица!

– Артерия на его шее не пульсирует, Цезарь, – ответил Тирс.

– Значит, я справился. Заверни его в ковер.

– Выдерни меч, Цезарь.

Дрожь прошла по всему его телу. Пальцы наконец разжались, и он отпустил рукоять.

– Помоги мне.

Тирс завернул тело в ковер, но оно оказалось таким длинным, что ступни вылезли наружу. Большие ступни, как у Цезаря.

Октавиан рухнул в ближайшее кресло и уткнул голову в колени, тяжело дыша.

– О, я не хотел этого!

– Это надо было сделать, – сказал Прокулей. – Что теперь?

– Пошли за шестью нестроевыми с лопатами. Они смогут выкопать ему могилу. Прямо здесь.

– В палатке? – спросил бледный Тирс.

– А почему бы и нет? Действуй, Дит. Я не хочу провести здесь ночь и не могу отдавать приказы, пока мальчик не будет похоронен. У него есть кольцо?

Тирс пошарил в ковре и вынул кольцо.

Взяв перстень в руку – хорошо, хорошо, рука не дрожит! – Октавиан стал пристально разглядывать его. На нем была выгравирована вздыбленная кобра, которую египтяне называли уреем. Камень был изумруд, по краям что-то написано иероглифами. Птица, слеза, капающая из глаза, несколько волнистых линий, еще одна птица. Хорошо, пригодится. Если надо будет показать что-то как доказательство смерти Цезариона, это подойдет. Он опустил кольцо в карман.

Час спустя легионы и кавалерия снова были на марше по дороге в Александрию. Октавиан решил поставить лагерь на несколько дней и заставить Клеопатру поверить, что ее сын спасся и находится на пути в Индию. Позади них, где так недолго стояла палатка, осталось ровное, тщательно утрамбованное место. Там, на глубине полных шести локтей, лежало тело Птолемея Пятнадцатого Цезаря, фараона Египта и царя Александрии, завернутое в ковер, пропитанный кровью.