Анжелика Балабанова pro & contra известных личностей

Анжелике показалось, что даже Злата заёрзала на мягком стуле, недовольная такой откровенностью мужа. Улыбаясь натянуто, Лилина попыталась перебить его хвастовство.

– Мы тут плотно занимаемся с беспризорниками. Всех выловили, взяли на учёт. Пусть они с малолетства воспринимают азбуку марксизма. И всех родителей заставим отдать детей нам, советскому государству. Это наше будущее, и мы не позволим, чтобы дети воспитывались на чуждых идеях и неправильных книгах. Я вот сейчас лично переписываю детские сказки и книги специально для рабоче-крестьянской молодежи. Вот, к примеру, почему все героические дела Робинзон Крузо один совершает? Это у автора серьёзная политическая ошибка, это недооценка народных масс. Мы издадим новую книгу, я специально перепишу концовку, аборигены острова начнут строить новую жизнь…

В дверь вовремя постучали. Балабановой принесли новый мандат. С фотографией и крупными буквами «Проход всюду». А также за ней отныне закреплялся автомобиль. Стала прощаться.

– Когда вам что-нибудь нужно будет, телефоньте мне напрямую, не менжуйтесь! – сказал Зиновьев.

– Мы работаем, и будем до последнего часа работать! – пыталась что-то досказать и Злата Лилина. – Школы открываем, детские дома, общедоступные театры…

К мандату дали и карточки на продовольственные пайки. Там же, в Смольном, Анжелика отоварила их. Прав был Чичерин: в Северной столице совсем не то, что в Москве. В ежедневный паёк входили фунт чёрного хлеба и вяленая вобла. Выдавали девушки в красных косынках и длинноволосые молодые люди в очках. Каждому они говорили: «Голод повсюду. Пока вот так, но мировая революция идёт нам на помощь». У Балабановой спросили: «Чего ждет немецкий пролетариат, почему не берёт власть в свои руки?»

Анжелика хотела ответить, но тут какая-то девушка в крестьянской одежде громко спросила раздатчиков:

– А уксус есть? Мне нужен уксус для маринада!

Ох, как же закричали женщины в очереди! Как они накинулись на неё!

– Да кто ты такая?! Чьих будешь?!

– Я служу у товарища Зиновьева, – отвечала девушка.

И не было в её ответе ни страха, ни сомнений. Она спокойно и с какой-то даже наглостью заявила, что уксус заказывали ещё позавчера, что город вполне способен прокормить одного человека, а право на особое питание её хозяин имеет, потому что много работает.

– Хозяин?! – взревела толпа. – Мы для кого революцию делали? Она разве не покончила с хозяевами? Опять у барина всё, а у нас ничего?!

Анжелика поскорее ушла оттуда. Она чувствовала, как горят её щёки от стыда за съеденный кусок белого хлеба с иностранной колбасой. Сказать ей было нечего. Да и некому.

Вечером, после работы её снова зазвала к себе Люба Русакова-Кибальчич. Муж, сказала она, придёт за полночь. Он по распоряжению Зиновьева копается в архивах царской охранки, ищет и изымает всё, что может хоть как-то скомпрометировать большевиков. Балабанова поделилась с Любой своими переживаниями.

– Ой, Анжелика Исааковна, а мне-то как стыдно! Что мы питаемся лучше, чем все. Что у нас квартира такая хорошая, и печка есть, тепло в комнате, когда все вокруг мёрзнут. Я отказалась бы от всего этого – так ведь, как говорится, «ест и пьёт, а кормит двух», ребёночка мы ждём. Голова кругом, да ещё эти аресты, прямо с ума схожу. Вчера помогала с переводами Алексею Максимовичу Горькому, чуть в обморок там не упала.

Они пили чай, и Люба неторопливо рассказывала.

– Меня туда муж зазвал, он писателя знал ещё с Нижнего Новгорода. Его квартира на Кронверкском проспекте, полная книг, показалась мне тёплой, как оранжерея. Сам он, высокий, костистый, слегка сутулится при ходьбе. Внешность заурядная, видно сразу человека из народа, морщинистое лицо землистого цвета с выступающими скулами, большой тонкогубый рот, широкий нос, короткие усы щёточкой. Он показался мне старым, ворчливым, полным грусти и болезненного сострадания. Вы ведь и раньше его знали?

– Да, – призналась Анжелика. – Мы много лет знакомы. Встречались по работе.

– Мне показалось, что он очень критично настроен к новой власти. Есть, говорит, только отдельные личности – нормальные, неподкупные, одинокие среди хаоса. Остальные опьянены властью, они какой-то кровавый деспотизм возрождают. Это прямо его слова, сама слышала…

Анжелика не прерывала Любу. Каждое слово молодой девушки отдавалось в её душе камертоном созвучия и боли.

– Он говорил, что деревня грабит город, требуя какой-нибудь, пусть даже бесполезный, предмет за каждую горсточку муки, тайком привезенную мужиками. «Обратно они тащат в свою деревенскую глушь золоченые стулья, канделябры и даже рояли! Сам видел, как они везли на подводах уличные фонари!». Вот так он заявил. Не поеду туда больше, мне страшно…

Анжелика встала, обняла девушку. Ту колотило от страха.

– Не за себя, за Виктора и за ребёнка нашего боюсь, – шептала Люба. – Расстреливают ведь десятками без суда и следствия…