– Ленину только что минуло двадцать пять лет, когда я его увидел в первый раз… Но он был молод только по паспорту. На глаз же ему можно было дать никак не меньше сорока – тридцати пяти лет. Поблёкшее лицо, лысина во всю голову, оставлявшая лишь скудную растительность на висках, редкая рыжеватая бородка, хитро и немного исподлобья прищурено поглядывающие на собеседника глаза, немолодой сиплый голос…
Потресов поднял на Балабанову внимательный взгляд, продолжил:
– Настоящий типичный торговец средних лет из какой-нибудь северной Ярославской губернии, и, во всяком случае, ничего от радикала-интеллигента, каких так много устремлялось в те годы в рабочую среду, начинавшую тогда шевелиться… У молодого Ленина на моей памяти не было молодости. И это невольно отмечалось не только мною, но и другими, тогда его знавшими. Недаром в петербургском «Союзе борьбы» того времени, этой первичной ячейке будущей партии, его звали «Стариком», и мы не раз шутили, что Ленин даже ребенком был, вероятно, такой же лысый и «старый», каким он нам представлялся в том году…
Больной снова поднял глаза:
– Не слишком ли круто?
– Да я помню характеристики и покруче, из ваших же статей, – спокойно ответила Анжелика. – Сами-то их помните? «Готтентот и совершенно исключительный образчик примитивизма – чрезвычайно пришедшийся ко двору примитивизму России».
– О, да! – и смеялись уже оба, да так громко, что Екатерина Николаевна пришла полюбопытствовать.
Потом они пили чай втроём, вспоминали Женеву, Лондон, Брюссель. И, конечно, Москву.
– Часы на Спасской башне играли «Интернационал», помните?
– Кстати, Анжелика, автор этой музыки живёт не очень далеко от Парижа. Бедствует сильно. Я обещал как-нибудь навестить Пьера, да вот обезножил совсем. Не съездите к нему в Сен-Дени? Неблизкая дорога, но вы не против?
– Я – «за»! С удовольствием! – мигом отозвалась гостья.
В один из воскресных дней Балабанова поехала к Пьеру Дегейтеру. Глядя из окна автобуса на богатые поля, виноградники и сады с созревшими плодами, вспоминала свою первую поездку в Париж, на похороны Петра Лаврова. И ту недолгую встречу с Аркадием Коцем, когда они вместе создавали русский текст «Интернационала». Жив ли горный инженер Коц, не бедствует ли он, как сейчас автор музыки коммунистического гимна?
Судьба у Пьера Дегейтера сложилась непросто. Родился в Бельгии в семье рабочих. Потом семья переехала во французский город Лилль. Школу окончил только начальную, пошёл работать на завод учеником токаря. С юности увлекался музыкой, в армии служил в оркестре.
Пьеру было уже сорок лет, когда мэр Лилля попросил его написать музыку к словам Эжена Потье («Интернационал» исполняли раньше на мелодию «Марсельезы»). Написал, и шесть тысяч листовок с нотами были изданы. Только вот ни славы, ни денег музыканту они не принесли.
Дело в том, что у Пьера был брат Адольф, который посоветовал Пьеру не ставить имя на листовках:
– Оставь только фамилию – если что, полиции труднее будет тебя найти!
А сам объявил себя автором музыки и стал получать авторские отчисления. Чем популярнее становился гимн, тем больше Адольф получал.
Пьер – к мэру: «Как так? Помогите!». А мэр тоже поступил мерзко: за бесценок выкупил у вдовы Эжена Потье авторские права на слова к гимну. То есть они богатели, а бедный Пьер едва сводил концы с концами, не получая ни сантима. Продолжалось так больше двадцати лет, пока Адольф не написал брату покаянное письмо, с которым Пьер и выиграл суд. Случилось это незадолго до приезда Анжелики Балабановой к старому музыканту.
…Сен-Дени представлял собой фабрично-заводской посёлок, жители которого давно забыли про чистый воздух. В кривых узких улочках с их вечными грязными лужами легко было заблудиться. Но местные жители знали, как пройти к стоящему на откосе домику Дегейтера. Этот добрый человек и мебель чинил соседям, и музыке учил их детей – всё за гроши.
Старик жил с внучкой, ему почти восемьдесят лет, один бы он не справился. Подаркам обрадовался, как дитя. Вкус шоколада здесь, похоже, давно забыли.
– Но сыр и стакан красного вина на ужин теперь обязательно! – смеялся довольный Пьер.
Он даже пытался ухаживать за гостьей, спросил галантно:
– Не будете возражать, если я вас обнесу рюмочкой божоле?
Под молодое вино он и поведал Анжелике свою печальную историю с авторством музыки. И сам слушал внимательно. Аж со стула старик вскочил от удивления, когда она рассказала в ответ, что под его музыку ложится спать и просыпается с рассветом вся советская земля.
– Вот бы побывать в Москве, послушать куранты! – вырвалось у него.
– Пьер, а давайте напишем письмо в Кремль с такой просьбой?
– Да я малограмотный, можно сказать…
– Ничего, я помогу. И передам письмо куда надо. Бумага чистая найдётся?
Уже начинало смеркаться, когда Балабанова с готовым письмом отправилась в обратный путь. На следующий день отвезла просьбу старого музыканта полпреду СССР Христиану Раковскому. Письмо в тот же день ушло диппочтой в Москву.
А через месяц Анжелике позвонила внучка Дегейтера.