АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация)

Как явствует из интервью, Шпиллер укоряет Солженицына, что тот не почувствовал, не понял значения и глубины христианской истины о жалости и сострадании, «столь близкой и дорогой всей нашей литературе и мысли». «Не достиг он до сокровенных глубин, до светлого дня Русского характера, — писал Шпиллер и продолжал: — То же самое случилось и с его церковностью¹».

Усилия АПН по рекламированию моей книги не ограничивались одним телеинтервью. 6-го марта я дала интервью корреспонденту из США, но оно, насколько мне известно, не увидело свет. Жалею все же, что Александр Исаевич не услышал моего ответа на неожиданно заданный мне вопрос корреспондента: что бы я хотела сказать Александру Исаевичу? «Хотелось бы, — ответила я, — чтобы Солженицын задал себе тот же вопрос, который задает себе один из литературных героев в „В круге первом“: „С кого начинать исправлять мир: с себя или с других?“».

Тем временем заканчивалась подготовка моей книги к печати. Я понимала, что книга эта, подобно интервью Шпиллера, будет встречена «московской общественностью» в штыки.

А тут еще прибавилась необходимость осветить тему следствия Солженицына 45-го года. Дело в том, что по западному радио уже читался первый том «Архипелага», где была глава «Следствие». Редактор уверял меня, что я не имею права пройти мимо этой темы, и давал понять, что это отчасти является условием выхода моей книги. О своем собственном следствии Солженицын в «Архипелаге…» говорит очень мало, полунамеками. И у меня родился даже как бы исследовательский интерес. Я действительно не могла не верить Виткевичу, который приоткрыл мне в своих интервью поведение Сани на следствии. Правда, меня поражало то, что сам Саня за всю последующую жизнь не рассказал мне всего этого. Я ужаснулась тому нравственному грузу, который Александр Исаевич все эти годы нес один. Я должна была теперь изучить его письма начала тюремно-лагерной эпопеи, припомнить слова и поступки. Когда анализ был завершен, я могла бы сказать себе словами Виткевича: «Это был самый страшный день в моей жизни».

Первым издателем, который захотел напечатать мою книгу, был итальянец Николо Тети. В конце апреля меня вызвали в Москву для встречи с ним. Очень даже кстати — как раз время поехать проведать мою дачку! Доступна ли она мне? Не опечатана ли?

Встреча с Тети состоялась 27 апреля утром. Яркого следа она у меня не оставила. Днем я уже ехала на свою дачу. Сопровождать меня вызвалась моя приятельница по аспирантским временам, Тамара Рязухина, вместе с мужем. Они же предложили мне и помощь по саду.

Приехали. Все как обычно. На домике наш замок, домик не опечатан. По-весеннему прозрачны деревья. Оттаявшая земля, свежая травка. «Здравствуй, Санечка!..»

Я зашла к председателю дачного кооператива. У него в это время находился и его заместитель. Спросила, как мне быть в связи с последними событиями, с выездом Александра Исаевича за пределы страны. Надо ли подать еще одно заявление о переводе дачи на мое имя? «Будет тут еще один Солженицын!» — пробурчал заместитель. А председатель сказал со значением, что у него есть от Солженицына не только заявление о передаче мне дачи, но и второе заявление, отменяющее первое.

— Но ведь я вместе с ним живу здесь с 65-го года! Все эти годы обрабатывала участок, и члены кооператива знают об этом.

— Ну вот собрание и решит!

В тот же вечер я вернулась в Москву. Позвонила Константину Игоревичу, рассказала о разговоре с председателем кооператива.

— Ничего, отхлопочем Вашу дачу, не волнуйтесь! — успокаивал меня Константин Игоревич.

И тут же заговорил о том, что Тети дал согласие на издание моей книги. Машинистка допечатывает окончательный вариант. Но последние три главы смутили главного редактора издательства АПН Жукова. Как потом я узнала, Жуков обложился моими материалами и заперся в своем кабинете. Три главы сузились до одной!

Прошло несколько дней. Константин Игоревич позвонил мне в Рязань, сообщил, что Тети на следующий день улетает в Италию и хочет взять с собой мою рукопись. Я должна срочно приехать, чтобы прочесть окончательный текст и подписать каждую страницу. Мне, как назло, нездоровится, и я говорю редактору, что приехать не могу. Он готов прибыть ко мне сам в тот же день вечерней «Березкой»’.

В 11 часов вечера я получила рукопись. Константин Игоревич ушел в отдельную комнату отдыхать, а я принялась читать и править. Почти на каждой странице я находила неточности, скрупулезно все исправляла, делала добавления и ставила в конце каждой страницы свою подпись.

Все было в пределах допустимого. Но вот я начала читать последнюю главу «Перекрестки», которую сам Жуков смонтировал из трех моих глав: «Иван Денисович на воле», «Тема или талант» и «Перекрестки» и почему-то из моего интервью Ляконтру, что, на мой взгляд, было здесь совершенно не к месту.

Я попыталась было и это править, но скоро поняла, что «творчество» Жукова никуда не годится и привести его в соответствие с моей рукописью невозможно. Надо было перерабатывать весь текст!