«Апокалипсис»: тайны раскрываются

Прежде всего, это идея вселенской теократии[147]. Соловьев был уверен, что будет происходить постепенное сближение светской и церковной властей, и последняя как бы вберет в себя власть светскую. Т. е. Церковь будет управлять всем, в том числе социальной сферой жизни людей. Это и будет теократия, т. е., если понимать буквально, то власть Бога (он ее еще называл «церковной монархией»). Будет происходить сближение Церквей – православной, католической и протестантской, и в конце концов произойдет преодоление расколов[148]. И теократия будет вселенской («всемирная церковная монархия»).

Соловьев также большие надежды возлагал на то, что в мире можно будет установить всеобщий мир. Что научный и культурный прогресс сделает человечество более счастливым. В конце концов он верил, что добро сумеет победить зло на Земле. Кстати, этому вопросу у него посвящена одна из главных его книг – «Оправдание добра» (1897).

«Три разговора…», включая «Краткую повесть» – разворот Соловьева на 180 градусов. В трех разговорах автор выступает под видом «господина Z», который оппонирует участнику под названием «Политик». «Политик» – Соловьев в прошлом, а «господин Z» – Соловьев в «настоящем времени». В Первом разговоре, посвященном войне, «господин Z» скептически относится к надеждам на всеобщий мир, во Втором – на спасительную роль научного, технического и культурного прогресса, а в Третьем уже выражает свою убежденность в скором наступлении конца Истории. Возражая в Третьем разговоре «Политику», верящему в исторический прогресс, «господин Z» отвечает: «Я думаю, что прогресс, то есть заметный, ускоренный прогресс, есть всегда симптом конца». Он имеет в виду конец земной Истории человечества. Это заключение «господина Z» становится мостиком для перехода к разговору об антихристе.

В позиции «господина Z» просматривается некий фатализм, неверие в то, что люди смогут отвратить «конец света». Об этом свидетельствуют его заключительные слова: «Ну, еще много будет болтовни и суетни на сцене, но драма-то уже давно написана вся до конца, и ни зрителям, ни актерам ничего в ней переменять не позволено».

В то же время у него звучит уверенность, что слабое человечество будет все-таки спасено. Однако спасение произойдет лишь тогда, когда будет второе пришествие Христа. И, естественно, спасение не будет всеобщим, оно будет лишь для тех, кто будет оправдан на Страшном суде.

Впервые «отречения» Соловьева обстоятельно были разобраны в книге известного русского философа Е.Н. Трубецкого «Миросозерцание Вл. Соловьева». «Все те утопии, – писал Евгений Николаевич, – которые мы находим в начальном и серединном периоде творчества Соловьева, сводятся к переоценке здешних земных предварений цельной жизни. В конце жизни философа эта утопия отпала, как историческая скорлупа; она отлетела от учения Соловьева не вследствие какого-либо постороннего и внешнего ему влияния, а вследствие собственного его внутреннего роста»[149].

Об «отречении» Соловьева писал и другой известный русский философ Лев Шестов в своей книге «Умозрение и Апокалипсис». Как считает Шестов, Соловьев в «Трех разговорах» отверг то «эллинское мышление», которым он увлекался как философ (особенно Платоном) и под которое он подгонял даже Священное Писание: «в противоположность тому, чему он учил прежде, он теперь словно хочет сказать: пути эллинского «мышления» приводят совсем не к тому, что открывается пророческому вдохновению, и всякая попытка оправдать эллинское умозрение ссылками на Священное Писание есть величайшее преступление, смертный грех, о котором повествуется в Библии»[150]. Соловьева и до «Трех разговоров…» и «Краткой повести…» некоторые современники не считали обычным философом, а называли «мистиком», «визионером», даже «пророком», который прозревал будущее не эллинским «мышлением» и уже тем более не немецким (в духе Гегеля или Канта) умом, а какими-то «духовными очами». Об таком восприятии мира Соловьев иногда говорил в своих стихах. Например, в стихотворении «Милый друг, иль ты не видишь…» (1892):

Милый друг, иль ты не видишь

,Что все видимое нами —
Только отблеск, только тени
От незримого очами?