Арабская поэзия средних веков

Прощайся с Хуре

йрой! Заждался верблюд седока.Тебе нелегко? Что поделать, разлука горька.

Непросто расстаться с красавицей густоволосой,

Чья поступь так вкрадчива и шелковиста щека.

Домой от соседки идет она плавной походкой,

Идет не спеша, словно облако в небе, легка.

Она повернется — и звонко стучат украшенья,

Как зерна фасоли в утробе сухого стручка.

Она никогда не заводит с соседками свары,

От всех пересудов и сплетен она далека.

Так стан ее тонок, что страшно: возьмешь — переломишь,

Но пышная грудь у нее и крутые бока.

В дождливое утро так сладко лежать с ней на ложе,

Любовнику пылкому с нею и ночь коротка.

Движенья ее осторожны, а как соразмерны

Упругие бедра и тонкая в кисти рука.

От платья ее веет мускусом и гиацинтом,

И нежное тело ее благовонней цветка,

Свежее зеленого луга, омытого ливнем,

Который низвергли плывущие вдаль облака.

На этом лугу, как созвездья, мерцают соцветья,

И каждый цветок, окруженный венцом ободка,

Прекрасен — особенно ночью, но все же померкнет

Пред милой моей, так ее красота велика.

Я пленник ее, но она полюбила другого,

А сердцу того человека другая близка,

А та, в свою очередь, дальнего родича любит

И тоже напрасно: его охватила тоска

По той, что меня полюбила, но мной не любима.

Любовь обернулась враждой. Как она жестока!

Поистине, каждый из нас и ловец и добыча,

Стремимся к любимым, но видим их издалека.

Не знаю, Хурейра, кого предпочла ты Маймуну,

Но как ты сурова со мной, холодна и резка.

Узнала, что я слепотою куриной страдаю?

Недоброй судьбы опасаешься наверняка!

Ты молвила мне: «Уходи! Ты несчастье приносишь!

Будь сам по себе! Не желаю в мужья бедняка!»

Ты видишь сегодня меня босиком и в лохмотьях,

Дай время — обуюсь в сандальи, оденусь в шелка.

Чужую жену я легко соблазню, если надо,

В чужое жилье проберусь я, как вздох ветерка.

В набег поведу смельчаков, и пленительный отрок

Мне спутником станет, вернее коня и клинка.

Не раз мне баранину жарил юнец безбородый,

Мы пили вино, принесенное из погребка.

Мои сотоварищи поняли: смерть ожидает

Богатого, нищего, юношу и старика.

Мы, лежа в застолье, соперничали в острословье

И пили, да так, что струилось вино, как река.

Бывает: за нами не в силах поспеть виночерпий,

Тогда сам хозяин хватает бурдюк за бока,

Проворно его поднимает, звеня ожерельем,

И в чаши вино наливает нам из бурдюка.

Напев полуголой невольницы слух нам ласкает,

Сливаются голос и лютня, как два ручейка.

Нам яства подносят красавицы в длинных одеждах,

Исполнят все прихоти, только кивни им слегка.

Я вдосталь вином наслаждался и женскою лаской,

В пустынях безводных дорога была нелегка,

В безлюдных местах, где глухой непроглядною ночью

Лишь злобные джинны вопят над волнами песка,

Где в полдень палящий не всякий осмелится ехать,

Где жажда и зной, где ни лужицы, ни родника.

Я эти пески пересек на поджаром верблюде,

Он к зною привычен, и поступь его широка.