Arca, in quam...(СИ)

Слетая прочь от тощей, будто бы коростой покрытой нечисти, Корак оправляется. Откидывает с лица длинные черные волосы. В домашнем — в старых джинсах и футболке с матерной надписью — ему, кажется, зябко, и Корак потирает ладони друг о друга, ежась.

— Что это? — бешено глядя, он брезгливо тычет пальцем в нечистыша.

— Мгляк… то есть этот, туманник какой-нибудь, — прикидывает Влад. — Они редко в города выбираются, больше по болотам сидят, а людей боятся. Охотятся на всякое мелкое зверье. А тут, видимо, оголодал к зиме, решил дворовыми котами поживиться… И ребенка б мог утащить, здоровый.

По сравнению с драконом любой туманник — так себе развлечение. Благодарно хлопнув Корака по плечу, Влад вытаскивает из кармана небольшой связной амулетик и настойчиво дергает своих, пока ему не отзывается унылый голос дежурного.

— Что ты делаешь? — удивляется Корак. — Нахрена звонить в Инквизицию, если ты сам — Инквизиция?

— За нее сегодня Ян, меня отстранили ненадолго, — признается Влад. — Забыл про депутатскую неприкосновенность, мать ее растак… Чего, ты думал, я дома сижу второй день?

Туманник не шевелится, а они напряженно рассматривают сморщенную тушку нечисти — приятного мало, но Влад знает, какими верткими и ловкими могут быть такие твари, потом не поймаешь…

— Спасибо, — тихо говорит Корак. — Меня, понимаешь, пробило превратиться с утра. Это… что-то вроде свободы. Немного ее в такой мелкоте, но все-таки тянет.

— Да ладно, я люблю живность всякую, мне нетрудно. — Влад поглаживает тихого Джека между подвижных ушей. В мелком драконе много кошачьего, а кошек он обожает слишком сильно. — Ты не говорил, что можешь.

— Ну, ты и не спрашивал. Я еще в боевого дракона могу! Громадный такой! Правда, и силы надо…

Корак ковыряет землю носом ботинка; у берца развязанные шнурки, волочатся, и Рак всегда рискует пропахать носом, но пока как-то справляется. Влад лениво вспоминает, не его ли это ботинки. Смотрит, пытаясь найти в Кораке то ласково-звериное, немного детское.

Вскоре приезжает машина Инквизиции со специальной магической клеткой, в которую пара языкастых ведьмочек заталкивает мелкую нечисть. Туманник потихоньку пробуждается, открывает мутные глаза, но по-прежнему лежит квелый, позволяет себя замуровывать и набрасывать поверх пару заклинаний покрепче. Между делом Корак знакомится с девчатами, берет телефон, возвращается довольный и улыбчивый. Водитель угощает Влада сигаретой.

— Здорово погуляли, — сообщает Корак. — Обратно, как я понимаю, ты меня на ручках не потащишь?

От его непроходимой наглости Влад давится дымом.

— Правильно понимаешь. Я тебя не утащу, сказал же, худей…

— Это мышцы! — обижается Корак.

— Ага, конечно. Ты вчера вечером, пока сидели, кастрюлю борща уговорил — это, видимо, как раз мышцы наедал? А я на неделю готовил.

Они идут обратно медленно, неторопливо. Джек в кои-то веки послушно трусит рядом, а не шарится по обочинам. Туман рассеивается, народ выглядывает на улицу, опасливо озираясь.

— Больше ничего дома нет? — лезет к Владу Корак. — На превращения много энергии тратится…

— Салат — будешь? — любезно предлагает Влад.

— Из чего?

— Из салата.

— Ты думаешь, мы в Кареоне совсем отсталые, что ли? — фыркает Корак. — Не ебаное Средневековье. Я отлично знаю, что такое ваш салат! Когда много всякого рубится, и потом в одну миску… Вот я и спрашиваю, из чего.

— Салат из салата, — обреченно объясняет Влад. — Листовой такой. Зелененький. Очень полезно.

— Я понял, откуда у тебя рога, козлина.

Джек ехидно гавкает, помахивая хвостом, а Корак от обещанного удара по уху ловко отпрыгивает. Стоит Владу обернуться на секунду, чтобы затушить сигарету о край урны и сбросить ее щелчком, позади что-то подозрительно шуршит, накатывает — где-то далеко, докуда не достать, отзывается на кареонское колдовство сердитая петербургская изнанка.

Честно-честно на Влада смотрит умилительный маленький дракон.

========== 29. Танцующая нимфа ==========

Нимфа танцует на площади.

Приходит из ниоткуда и пропадает в никуда, когда солнце золотисто проскальзывает по Дворцовой, неровными лучами облизывая брусчатку. А она вертится, крутится, отплясывает. Босая, в расхристанной рубахе, в юбке с подолом волочащимся. Лента шелковая в волосах — багряная, просверкивает кровавым росчерком.

Да кого тут нет, на площади. И туристы с раззявленными ртами, поднимающие головы и фотоаппараты, ловящие в кадр мощных лошадей и ангела с обрубками крыл. И те, что народ на площади в каретах катают — лошадки послабее, краска по боку кареты облуплена. И шум, и трескотня на смешении языков, как на развалинах величественной башни Вавилона; и цокают копыта лошадей, и кто-то орет, предлагает экскурсии торгашески. А она танцует, кружится, словно нет ничего, словно невесомо все, она одна настоящая, а остальное все — зыбь, мираж, придумка, которая рассыплется, стоит ей остановиться хотя бы на миг.