Аргентинский архив №1

Хитрость — образ мыслей очень ограниченных людей и очень отличается от ума, на который по внешности походит.

Иммануил Кант

Вашингтон. Штаб-квартира ЦРУ. 4 января 1951 года.

Директор Центральной разведки[60] и, соответственно, Центрального разведывательного управления США Уолтер Бэделл Смит озадаченно рассматривал лежащий перед ним листок распоряжения Госдепа. Там в несколько строк уместился его приговор как руководителя разведки и политика. Если сказать вкратце, то «сверху» интересовались подробностями взрыва самолёта и двойного убийства дипломатов в Буэнос-Айресе и просили разъяснить, как на всё это должно реагировать Правительство Америки. Причём сквозь формальные фразы явно читался если и не издевательский, то явно угрожающий подтекст.

Кто-то там, в Капитолии, уже решил для себя, что новоиспечённый глава разведки станет тем козлом отпущения, на которого повесят теперь все международные осложнения и их стратегические последствия. Ведь ни для кого не секрет, что даже каждый отдельно взятый инцидент из трёх сам по себе — уже повод для начала полномасштабной войны с Аргентиной. И прецеденты были, та же Гавана, к примеру. Хотя, там Америка сама спровоцировала конфликт. Но тем не менее…

Уолтер Смит крепко задумался. Он прекрасно понимал, что будучи на своём посту без году неделя, является лёгкой добычей этих ястребов из Конгресса и Сената, но он не привык сдаваться. Он, в общем и целом, был в курсе операции Уолша в Аргентине. Ему на стол постоянно ложились весьма подробные доклады от Брэдли. Но в последние несколько дней в этой латиноамериканской стране вдруг почувствовалась явная напряжённость. Для начала третий секретарь посольства затребовал самолёт для передачи в штаб-квартиру каки-то особо секретных материалов. И этот самолёт сейчас покоится на дне залива Ла-Плата.

Буквально на следующий день происходит двойное убийство: гибнут сразу два американских дипломата.

Правительство США, конечно же, уже состряпало и отправило в Буэнос-Айрес гневную ноту, и этим всё закончилось. А первого января все таблоиды мира буквально взорвались сенсацией: аргентинский лидер, диктатор Хуан Перон ограничился весьма скупыми извинениями от своего парламента. Правда, пообещал отыскать и сурово наказать преступников. Впрочем, кто бы сомневался…

Смит был достаточно опытным штабным работником, опытным переговорщиком — в конце Второй мировой войны вёл переговоры сначала о сдаче итальянцев в сорок третьем, а затем о капитуляции германского Вермахта в 1945 году, и даже от имени союзного командования подписал в Реймсе соответствующий Акт.

К разведке он в какой-то мере приобщился во время своей работы послом в Москве, но это, как говорится, издержки производства: любой дипломат в той или иной мере разведчик. Не успел вернуться на командование первой армией, как был назначен главой ЦРУ.

И тут сразу из огня, да в полымя. Он прекрасно знал, что операции в Аргентине Генри Трумэн придаёт огромное значение. Поиски беглых немецких физиков были всего лишь оболочкой, за которой стояло желание Америки не дать сбыться амбициозным планам Перона — стать обладателем атомной бомбы. А, судя по его последним высказываниям и тому, сколь нагло ведут себя в Аргентине беглые немцы, планы эти зиждутся не на пустом месте.

Честно говоря, покойный Баркли относился к своим обязанностям достаточно наплевательски, иначе давно бы заметил соответствующие шевеления в массе фольксдойче. Дыма без огня не бывает, не бывает столь знаковых событий без определённых предпосылок. Увы, Брэдли и его помощник расплатились за свои ошибки кровью. А Уолш и его команда залегли на дно.

Смит посмотрел на аппарат внутренней связи, некоторое время колебался, потом решительно снял трубку:

— Джоунс? Майора Хопкинса ко мне.

Да, Хопкинс был сейчас именно тем человеком, который мог разрулить ситуацию. Он много работал по Латинской Америке, отлично знал местные нравы, возможности того или иного политика, особенности экономики той или иной страны.

Хопкинс появился минут через пятнадцать, безупречно выбритый, подтянутый, форменный мундир сидел на нём, как литой. Было ему, наверное, лет на пять больше, чем хозяину кабинета, его широкоскулое, словно рубленое топором лицо, ничего не выражало. Эта особенность Хопкинса способствовала тому, что за ним закрепилось негласное прозвище «Голем». Он знал об этом и нисколько не обижался, а даже, кажется, где-то даже гордился этим.

— Вызывали? — замер, вытянувшись в струнку, Хопкинс. Его стальные глаза смотрели, не мигая, как у змеи, и от такого взгляда Смиту было несколько не по себе. Он поспешно кивнул:

— Да, майор. Присаживайтесь.

Хопкинс осторожно опустился в крякнувшее под ним кресло. Всё-таки росту в нём было больше шести футов, да и весом Господ не обделил. Хотя всё это было, если можно так выразиться, исключительно в мышечном эквиваленте.